Мисс Черити - Мари-Од Мюрай

Мистер Дампф грациозно сложил руки над головой, а ноги — в третью позицию.

Пока мистер Дампф распространялся об аллигаторах и пингвинах, у меня зашумело в ушах. Лишь крайнее негодование помогло совладать с собой.

Он открыл засаленный портфель, из которого извлек и вручил мне банкноту в один фунт. Я ждала остальные одиннадцать. Но мистер Дампф уже захлопнул портфель.

Так мистер Дампф мгновенно излечил меня от желания обращать свой талант в деньги; и я постаралась забыть, что когда-то я рисовала свинку, стоящую на задних ногах и дудящую в дудку.

Родители выдавали мне так мало денег, что часто приходилось занимать шиллинг-другой у кухарки на подкуп Глэдис. Я тайком сбегала из дома, дабы не вызывать приступы ревности у мамы; втайне от родных решала свои денежные дела; давала тайные поручения Глэдис Гордон, которая даже разговаривать как следует не умеет, — все это рождало во мне чувство вины, какое мог бы испытывать убийца, загубивший всю свою семью и верного пса в придачу. Тем временем мама не покладая рук направляла ко мне легионы еще не пристроенных холостяков, где бы они ни жили — от Риджентс-парка до Западного Бромптона. Первым и необходимым условием для претендента на мою руку считалось отсутствие какой бы то ни было профессии; а если уж он непременно желал быть адвокатом или врачом — тогда полное отсутствие клиентов. Папа ни дня в жизни не работал. Сейчас молодым людям такое, пожалуй, сложно представить, но тогда это считалось главным свидетельством солидного положения в обществе. Второе мамино условие проистекало из первого: жених должен иметь виды на получение наследства в самое ближайшее время, а до той поры его должны щедро содержать родители.

После мистера Саммерхилла и мистера Брукса на очередном благотворительном чаепитии в честь наших друзей папуасов меня решили познакомить с мистером Джонни Джонсоном, крестником мисс Дин, у которого были часто мигающие глаза за круглыми очками. Его крестная говорила, что он «умнейший молодой человек», и я приготовилась к интеллектуальному турниру. Мистер Джонсон осведомился, как у меня дела, как дела у моих родителей; потом принялся за моих бабушек и дедушек («Они умерли, мистер Джонсон». — «Как, неужели все четверо, мисс Тиддлер?» — «Да, все четверо»). Потом, после некоторого размышления, — как дела у моих братьев и сестер («Мои сестры умерли, когда были совсем маленькими, мистер Джонсон». — «Как, неужели все ваши сестры, мисс Тиддлер?» — «Да, все до одной, мистер Джонсон»). Прощупав таким образом почву, мистер Джонсон поправил манжеты и ни с того ни с сего спросил, является ли зима моим любимым временем года.

Мистер Джонсон пробормотал «ежиха», потом потряс головой, как картежник, у которого на руках не оказалось нужного козыря.

Тогда мистер Джонсон снова бросил взгляд на левую манжету; и тут я заметила, что она исписана мелким почерком.

Мистер Джонсон, крайне довольный проявленным интересом, немедленно предъявил манжеты.

Я напустила на себя негодующий вид и заявила, что девушкам не пристало о таком думать; покрасневший и смущенный мистер Джонсон мысленно вычеркнул злосчастный вопрос из манжетного списка.

Той зимой я выходила в лондонский свет только из-за таких вынужденных знакомств. Ничто не отвлекало меня от моего призвания — рисования. Чем больше я рисовала, тем яснее осознавала, что если мне и удается довольно точно воспроизводить грибы, то вдохнуть жизнь в портреты я, увы, не могу. Бедный Питер под моей рукой превращался в жертву таксидермиста. Моей излюбленной моделью стала Табита, которая позировала без возражений. Прежде живая и порывистая, теперь она по большей части сидела неподвижно, погрузившись в себя. Если бы мне удалось передать на бумаге то, что я читала в ее глазах, это была бы картина ужаса.