Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 1. 1955-1959 - Аркадий Стругацкий

– Только бы сесть… – процедил Дауге сквозь зубы.

Михаил Антонович достал пустую трубочку и с задумчивым видом пососал ее.

– Скорей бы уж! – сказал он. – Как все это непохоже на прежние рейсы, правда, товарищи?

– Правда, – ответил Дауге. – Святая правда, Михаил Антонович. При посадке на безатмосферные и спокойные планеты совсем иное самочувствие.

– Поч-чему? – с трудом спросил Быков, думая о том, испытывают ли и другие тошноту и головокружение.

– Потому что с пилотами, подобными Ермакову и Спицыну, можно на старте и на посадке спать, читать, играть в шахматы… Но, видимо, только не здесь, не на Венере.

– Да, – вздохнул Крутиков, – не на Венере…

– Вы мне надоели своей кислой болтовней! – рассердился Юрковский. – Что вы ноете? Держите ваши переживания при себе. Сдрейфили? Так держите при себе и не портите настроения другим. Берите пример с Быкова – позеленел… хотя с его цветом лица это трудновато, но держится, помалкивает.

– Тебе кажется, что он не может позеленеть? – невинно удивился Иоганыч. – Алеша, скажи, что ты можешь…

– Он сможет, – вступился Михаил Антонович. – Если постарается, то сможет. Верно, Алешка?

Нападение было неожиданным. Тошнота и головокружение мигом исчезли. Быков яростно засопел и приготовился дать уничтожающий ответ, но в этот момент напряженный голос Ермакова провозгласил:

– Внимание!

И сейчас же пол качнулся и стал медленно переворачиваться.

О том, что происходило в последующие три-четыре часа, у Быкова сохранилось лишь несколько смутных, отрывочных воспоминаний. Позже он никак не мог восстановить последовательность событий. Кажется, Юрковский подполз с кислородным баллоном к Дауге еще до того, как тот уронил голову на грудь. Страшный, измененный до неузнаваемости голос Спицына, известивший о том, что у Анатолия Борисовича разбита голова, раздался уже после рывка, от которого лопнул ремень, державший Быкова в кресле. Что было дальше, он не помнил. Какие-то чудовищные силы играли «Хиусом», и тем не менее старое выражение «как лягушка в футбольном мяче» пришло ему в голову только тогда, когда, сжимая в кулаке обрывок ремня, он перелетел через всю каюту и с размаху ударился спиной о стенку. Упругая обивка отбросила его назад, и, кажется, он потерял сознание на некоторое время, потому что внезапно обнаружил себя снова крепко привязанным к креслу. Быков не помнил также, каким образом меж колен его оказался зажат легкий баллон с активированным кислородом… как и когда случилось, что Юрковский повис в своем кресле с лицом, залитым кровью… Затем Михаил Антонович тряс его, Быкова, за плечо и кричал что-то в ухо… Все это мелькало в его мозгу сквозь желто-зеленый туман, между обмороками и приступами тошноты. Потолок оказывался где-то сбоку, затем молниеносно перемещался на место, проваливался и вновь с неудержимой силой давил на ноги пол. На минуты наступало затишье; тогда Быков запрокидывал голову, разевал рот и часто и глубоко дышал. Но планетолет вдруг швыряло, и все начиналось сначала. И при этом – тишина, сменившая оглушающий рев. Доносился лишь негромкий гул реакторов, не заглушавший ни стонов, ни… шуток! Да, матерые межпланетные волки находили в себе силы шутить. Но Быков не запомнил ни одной шутки. Он был целиком поглощен своими ощущениями, вытекавшими из уверенности, что уже следующий толчок окончательно вышибет из него дух. Временами он вспоминал о пилотах в рубке управления и представлял их себе искалеченными, приборы – вдребезги разбитыми, а планетолет – падающим с огромной высоты на острые крутые скалы. Вероятно, «Хиус», резко погасивший скорость, попал в мощный атмосферный поток, увлекавший его в сторону от цели, и Ермакову со Спицыным приходилось прилагать все силы, чтобы держать его на заданных радиопеленгах. Как потом говорил Спицын, ни разу в жизни не приходилось ему сажать корабли в таких ужасных условиях.

И вдруг наступил покой. Полный и несомненный покой, не нарушаемый ни малейшей вибрацией, ни единым звуком. Он обрушился на отупевших людей, как удар грома, Быкову показалось, что остановилось самоё время. Перед глазами его все еще плыли разноцветные пятна, по телу ползли струйки пота, руки и ноги дрожали. Затем странная апатия овладела им, смертельно захотелось вытянуть ноги и спать, спать, спать… Сквозь опущенные ресницы он увидел, как зашевелился и встал Юрковский, сделал несколько неуверенных шагов, провел ладонью по лицу и с недоумением посмотрел на испачканные кровью пальцы.

– Что с тобой? – негромко спросил Дауге.

– Н… ничего… – Юрковский сморщился и потряс головой. – Кажется, из носа… Болят глаза…

– Фффух! – выдохнул Михаил Антонович. – Вот это была встряска, доложу я вам!

Юрковский поднял руки, сделал несколько гимнастических движений и вдруг замер.

– Товарищи! – крикнул он. – Мы на Венере… и живы! «Хиус» цел, черт побери! Дауге! Вставай! Ты понимаешь? Мы на Венере…

– Погоди радоваться, – остановил его Дауге. – Кажется, что-то случилось с Анатолием Борисовичем…

– Да, я тоже слышал голос Спицына, – подтвердил Крутиков.

– Пойдем?

Они пошли к рубке, но дверь распахнулась, и на пороге появился сам Ермаков, бледный, взмокший от пота, с головой, туго перехваченной молочно-белым перевязочным эластиком.

– Все живы? – Он быстро оглядел товарищей.

– Все, – сказал Дауге.

– Поздравляю с благополучной посадкой!

Он подошел к каждому и крепко пожал руки.

– А что Богдан? – спросил Михаил Антонович.

– Спит.

– Гм…

– Свалился как убитый.

– Не мудрено, – усмехнулся Крутиков. – Три с половиной часа такой… такого… Я и сам еле держусь на ногах.

– Интересно, что с «Мальчиком»? Не сорвался? – спросил Быков.

– Сделаем вылазку? – как-то вяло предложил Юрковский.

– Нет. – Ермаков еще раз оглядел всех и повторил: – Нет. Ни в коем случае. Приведите себя в порядок и отдохните. О вылазке будем говорить часа через четыре, когда получим все данные внешней лаборатории. Включите ионизаторы, мойтесь – и спать!

– Хорошо бы поесть… – озабоченно сказал Михаил Антонович.

«И рюмку коньяку выпить», – подумал Быков.

– Это как вам угодно. Лично я – в ванну и в постель… Алексей Петрович, помогите проводить Богдана в его каюту, хорошо?

– Слушаюсь, Анатолий Борисович.

Нет, все было не так, как предполагал Быков. Гораздо проще и лучше. Когда через полчаса он, распаренный и еще более красный, чем обычно, заполз под простыни, ему снова вспомнился домик в Ашхабаде… Он счастливо улыбнулся и заснул.

Как всегда, его разбудил Дауге. Тощее лицо Иоганыча выглядело осунувшимся, черные глаза запали и лихорадочно блестели.

– Одевайся, Алексей. Натягивай спецкостюм и выходи в кают-компанию, – хрипло проговорил он. – Сейчас будет вылазка.