Терроризм в Российской Империи. Краткий курс - Олег Будницкий

Шабельский-Борк и Таборицкий также сделали неплохие карьеры при нацистах. Таборицкий был назначен заместителем начальника Управления по делам русской эмиграции в Берлине, генерала В. В. Бискупского (Гитлер скрывался на его квартире после провала «пивного путча» в ноябре 1923 года), Шабельский-Борк – секретарем Управления. Таборицкий к тому же занимался вербовкой переводчиков для вермахта среди русских эмигрантов, а в 1939 году создал Национальную организацию русской молодежи – аналог гитлерюгенда. Организация находилась под контролем СС. Таборицкий добился получения германского гражданства, после чего в 1942 году стал членом нацистской партии.

В общем, «своя своих познаша».

«Кровь по совести»: о случайных жертвах

Вначале было слово. Слово, а точнее, несколько фраз, были написаны весной 1862 года в камере Тверской полицейской части студентом Московского университета Петром Зайчневским. Будучи арестованным за крамольные мысли, изложенные в перехваченном полицией письме к товарищу, он «на досуге», благо что условия заключения не отличались строгостью, написал прокламацию «Молодая Россия». В ней впервые в России убийство открыто признавалось нормальным средством достижения социальных и политических изменений:

«Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах».

Был определен и первоочередной объект террора: «Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком “Да здравствует социальная и демократическая республика русская!” двинемся на Зимний дворец истреблять живущих там. Может случиться, что всё дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т. е. какой-нибудь сотни, другой людей…»

Соблазн террористической идеи, кроме того, что ее реализация, казалось, вела кратчайшим путем к цели, заключался еще и в ее своеобразной «гуманности». С одной стороны, истребление «сотни, другой» людей, с другой – если придется издать крик: «В топоры!» – «тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по городам и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами».

Александр Герцен считал, что «Молодая Россия» «вовсе не русская, это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика Французской революции». Он отнесся к неизвестным ему авторам прокламации снисходительно: «Жаль, что молодые люди выдали эту прокламацию, но винить мы их не станем. Ну что упрекать молодости ее молодость, сама пройдет, как поживут…» Не прошло.

Прокламация произвела особенно сильное впечатление на современников, поскольку ее появление совпало с петербургскими пожарами мая 1862 года. Среди них был Федор Достоевский, обнаруживший прокламацию на ручке замка своей квартиры. По поводу «Молодой России» он даже отправился объясняться с Николаем Чернышевским, которого считал вдохновителем радикальной молодежи. К чему я вспомнил Достоевского и почему фраза из «Преступления и наказания» вынесена в заключение книги? Думаю, что идеи «Молодой России» стали одним из источников теории Родиона Раскольникова, рассуждавшего о том, что «необыкновенный» человек имеет право и «даже был бы обязан» в случае необходимости «устранить этих десять или сто человек», мешающих прогрессу. Трудно не заметить перекличку с «какой-нибудь сотней, другой людей» «Молодой России».

Суть теории Раскольникова совершенно точно уловил другой герой «Преступления и наказания», Разумихин, ужаснувшийся тому, что его приятель допускает «кровь по совести».

Заключение посвящено побочным жертвам террористов. Их вспоминают, как правило, меньше всего. Как в случае с «Преступлением и наказанием»: все, «проходившие» роман в школе, помнят об убийстве старухи-процентщицы; не уверен, однако, что многим запомнилась «сестра ее Лизавета», оказавшаяся, к несчастью для себя, не в то время и не в том месте.

Вопрос о побочных жертвах стал особенно актуальным с того времени, когда террористы от кинжалов и револьверов перешли к использованию динамита. Собственно, предпосылками терроризма в современном понимании этого термина явилось изобретение динамита и способов быстрой передачи информации. Ибо террористический акт, в отличие от «традиционного» тираноубийства, является неким посланием власти и обществу.

Самым кровавым террористическим актом «Народной воли» стал взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года. Андрей Желябов настаивал на том, чтобы ограничить количество используемой взрывчатки: его ужасало предполагаемое число жертв. Исполнитель теракта Степан Халтурин, работавший в Зимнем дворце столяром-краснодеревщиком, не соглашался: «Число жертв все равно будет огромно. Полсотни человек будут непременно перебиты. Так лучше уж не жалеть динамита, чтобы по крайней мере посторонние люди не погибли бесплодно». В том, что немало посторонних погибнет, никто не сомневался.

Общее число пострадавших – прислуги и чинов лейб-гвардии Финляндского полка, несших в тот день караульную службу во дворце, – составило 11 убитых и 56 раненых. Жертвами покушения стали недавние крестьяне, во благо которых был организован теракт. Исполнительный комитет «Народной воли» в прокламации по поводу покушения «объяснился»: «Пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения неизбежны».

1 марта 1881 года взмах платочка Софьи Перовской означал не только смертный приговор императору. В результате двух взрывов ручных бомб было ранено девять человек из свиты и конвоя, а также 11 полицейских и прохожих. Смертельными оказались ранения казака конвоя Александра Малеичева и крестьянина Николая Захарова, 14-летнего мальчика из мясной лавки (он умер 3 марта в 12 часов пополудни). Кто помнит их имена?

«Вторая волна» революционного терроризма в России приходится на первое десятилетие ХХ века. Ее началом стало убийство министра народного просвещения Н. П. Боголепова в марте 1901 года, «эпилогом» – убийство премьер-министра П. А. Столыпина в сентябре 1911‑го. Пик терроризма пришелся на период революции 1905–1907 годов, когда, казалось, осуществились мечты некоторых его идеологов: терроризм пошел «в низы» и приобрел массовый характер. Массовый террор был по сути санкционирован руководством революционных партий, объявивших ответственными за политику правительства не только верхи, но и «мелких сошек».

Идея революционного насилия попала на благоприятную почву нищеты, озлобленности, примитивного мышления и воплотилась в такие формы, с которыми, вероятно, не ожидали столкнуться ее пропагандисты.

На смену «разборчивым убийцам», как назвал русских террористов Альбер Камю, задававшимся вопросами о целесообразности насилия, о личной ответственности, о жертве и искуплении, пришли люди, стрелявшие без особых раздумий. При этом не обязательно в министров, прославившихся жестокостью, или в военных карателей, а в тех, кто подвернулся под руку не вовремя, – в обычного городового или конторщика, на свою беду сопровождавшего крупную сумму денег, потребовавшуюся на революционные нужды. В 1905–1906 годах «народился новый тип революционера», констатировал Петр Струве, произошло «освобождение революционной психики от всяких нравственных сдержек». К этому приложили руку партийные идеологи.