Клиника С... - Андрей Шляхов

— Бабка поправляет здоровье у сына в Белгороде. Не понимаю, что за кипиш с этой историей.

— Может, она там того, а оттуда сообщили, — предположил Микешин.

— Дочь вроде спокойно разговаривала…

— Так, может, рада без памяти, что от мамаши избавилась…

— Даже если рада, Миша, то показывать этого не должна, — вставил Капанадзе. — Существуют же приличия…

— Это у вас еще их соблюдают, — отмахнулся Микешин, — приличия, традиции, ритуалы… В Москве все проще — померла так померла.

— Она еще не померла, — поправила Довжик.

— Рано или поздно это случится, — усмехнулся Микешин.

Микешин, писавший дневники, подумал о том, что анекдоты о врачебном цинизме ничуть не преувеличены. Скорее — преуменьшены.

— Вряд ли Валерия Кирилловна развлекается чтением историй болезни, — сказала Ирина Николаевна. — Насколько мне известно, она любит детективы, как не зайдешь, у нее новая Донцова на столе лежит… Что-то там все равно неладно.

— Но что же? — спросила Довжик.

— Придет время — узнаем…

В детективах такое случается часто. Бьется главный герой над разгадкой таинственного убийства или еще какого-нибудь преступления, но лучше все же убийства, потому что так страшнее и вообще — убийство интригует сильнее всего, не находит себе места, ломает голову, а порой и ноги вместе с руками, и вот, когда он уже готов признать свое поражение, появляется соседка-сплетница (или дальняя родственница убитого, или разносчик пиццы, или почтальон, да кто угодно может появиться!) и говорит, что в тот самый злосчастный день, в тот самый злополучный час, в том самом зловещем месте она видела Того Самого Второстепенного Героя, Которого Никто Ни в Чем Не Подозревал. И сразу же все становится на свои места, сложнейший пазл складывается, тайна раскрыта, можно откладывать книгу в сторону и брать другую. Порой нечто подобное происходит и в реальной жизни.

— Какие в наше время пошли люди! — сокрушалась неделей позже в той же ординаторской отделения интервенционной аритмологии окулист Анжела Арутюновна. — В глаза улыбаются, сладкие слова говорят, а за глаза норовят помоями облить. Представляете, Маргарита Семеновна, какая-то сволочь сказала Валерии Кирилловне, что я приписываю нагрузку. Якобы показываю в отчете больше, чем сделала. Так Валерия Кирилловна проверку устроила. Затребовала несколько историй за прошлый месяц и сверилась — назначена ли там консультация окулиста и есть ли моя запись. Все совпало, потому что я приписками не занимаюсь.

— А когда она их затребовала? — спросила Маргарита Семеновна.

— Да на прошлой неделе. Во вторник она вызвала меня и сказала, что к ней поступила такая информация, а в пятницу встретилась со мной в коридоре и сказала, что претензий ко мне нет.

Довжик переваривала полученную информацию около минуты, после чего поспешила к заведующей отделением делиться выводами.

— Бутылку «Хеннесси» отдала в лабораторию! — сокрушалась она, трагически заламывая руки. — Ноль семь! «Вери спешл»! Сто баксов стоит! За два переписанных листка!

— А так убиваетесь, словно литровый «Экстра олд» отдали, — презрительно поморщилась Ирина Николаевна. — Будет вам урок на будущее.

— «Хеннесси»!!!

— Лучше перестраховаться, чем недостраховаться! — напомнила Ирина Николаевна. — Разве не так? А если бы вы сейчас сидели у следователя и давали бы показания?..

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! — не удовлетворившись сплевыванием через левое плечо, Довжик трижды постучала по дверному косяку. — Не говорите таких слов, Ирина Николаевна! У меня от них давление прыгает. Я, если хотите знать, так и чувствовала, нет — знала, что с Барчуковой будут проблемы!

— Вы ясновидящая? — удивилась Ирина Николаевна. — Это интересно…

— Да не надо никакого ясновидения! Достаточно посмотреть на номер ее истории! Тринадцать-тринадцать, то есть двойная чертова дюжина. Но «Хеннесси»! Ноль семь! «Вери спешл»! За два листка!

— Рыдайте в коридоре, — посоветовала Ирина Николаевна. — Может, там кто-то вас и пожалеет.

— Да он просто-напросто чудак на букву «мэ». Вбил в свою голову, что я хорошо разбираюсь в людях и продолжаю хорошо к нему относиться, вот и пристает со своими переживаниями. Нечасто, но основательно.

— А как ты к нему относишься?

— Знаешь, я уже забыла, какой он на ощупь, что он любит на обед и когда у него день рождения. А он продолжает регулярно звонить мне раза два в месяц и жаловаться на жизнь и очередную подругу. Сейчас он нашел себе какую-то творческую натуру. Работает в «Останкино» корреспондентом и пишет стихи. Я ее раз видела по телику — бледновата, тощевата, но в целом ничего…

— А один мой знакомый пишет стихи. Но он четко с приветом, контуженный. При знакомстве представляется так: «Владислав, городской романтик, специалист широкого профиля». Стихи, правда, у него хорошие, складные, про несчастную любовь.

— Что мужчины понимают в любви? Им же только одно надо! Про любовь только женщина написать может…

Другого развлечения, кроме громкого разговора двух медсестер, в столовой не было, поэтому Моршанцев благосклонно кивнул в ответ на вопрос невысокого очкастого крепыша, свободно ли за его столиком. Время было не совсем урочным для обеда, нашествие оголодавших ожидалось не раньше чем через час, и совершенно свободных столов вокруг хватало. Спрашивающему явно хотелось пообщаться, что ж — пожалуйста.

— Игорь, — представился парень, поставив свой поднос на стол.

— Дмитрий, — ответил Моршанцев.

Обошлись без рукопожатий.

— Какое отделение?

— Интервенционная аритмология.

— Врач?

— Санитар, — ответил Моршанцев, покосившись на бейджик, прикрепленный к карману халата.

— Я думал — может, ординатор или аспирант, — смутился сосед. — Я — ординатор второго года. Кардиохирург. А вы здесь ординатуру проходили?

— Нет, в институте хирургии. Кстати, со мной можно и на «ты», — сказал Моршанцев и, сочтя церемонию знакомства законченной, вернулся к своему борщу, пока тот не остыл.

— Ну и как там? Такая же тоска, как здесь?

— Нормально, — чего-чего, а тоскливой свою ординатуру Моршанцев назвать не мог. — Почему тоска?

— Потому что.

Сосед мгновенно расправился с салатом, впечатление было такое, что глотает он не жуя, и, прежде чем так же быстро съесть куриный суп с лапшой, сказал:

— Никто ничему не учит, на все один ответ — тебе надо, вот и учись. На операцию не пробьешься, нечего под руками мешаться и дурацкие вопросы задавать, самостоятельности никакой, учиться приходится урывками. Ординатура уже заканчивается, а кардиохирург из меня, как из… ладно, не за столом…