Эмма в ночи - Уэнди Уокер

Доброе утро, сучка. Ну как фильм, сучка, понравился? Опять телефон потеряла, сучка?

От мамы почти никакой помощи не было. Каждый раз, когда она поднимала этот вопрос перед мистером Мартином, тот впадал в гнев, воспринимая это как критику в адрес его сына. Он, по крайней мере, говорил так. Но при этом злился и на Эмму за то, что она причиняла Хантеру боль, а заодно ранила его и мамины чувства, от чего им обоим, но в первую очередь ему, мистеру Мартину, было плохо.

Как-то вечером в конце лета Эмма вернулась домой с вечеринки, на которую ходила вместе с этим новым бойфрендом. Ее ждал Хантер. «Какая же ты гнусная сучка!» – сказал он. Не обратив на него внимания, она стала подниматься по лестнице. Хантер пошел за ней. «Отвали от меня, лузер!» – крикнула она. Но он от нее не отстал, поднялся наверх и с такой силой прижал ее к стене коридора на втором этаже, что одна из фотографий в рамках, повешенных там миссис Мартин, упала на пол и разбилась. Вдавил предплечье ей в грудь и полез рукой в трусики. Ты это позволяешь ему делать, да? Это? Вот так, да?

Сестра просто смотрела на него в упор. Я застыла в коридоре, как изваяние. Зрелище было странным и пугающим, но Эмма почему-то совсем не боялась. Об этом можно было с уверенностью сказать, бросив взгляд на ее лицо. Она повела себя дерзко и вызывающе. Он мог сунуть ей в трусики руку. Мог даже поцеловать с языком. Но это не сыграло бы никакой роли. Сестра обладала властью над Хантером и ни за что на свете не отказалась бы от нее, отдавшись ему. Она намеревалась пользоваться ею, чтобы мучить его и истязать.

На следующий день Эмма была у себя в комнате. Одевалась, опять собираясь на вечеринку, но меня к себе не впустила. Сказала, что хочет побыть одна и что я ее достала. Отвезти ее должен был мистер Мартин, потому что мама занималась своими благотворительными делами. Я услышала, как он позвал Эмму с первого этажа. Та не ответила. Поскольку мне стало интересно, я выключила музыку и прислушалась. Послышались шаги – кто-то поднимался по лестнице. Эмму опять позвали. Потом кто-то постучал в дверь и она тут же открылась. Стало тихо.

Я тихонько приотворила свою дверь. Мистер Мартин исчез в комнате Эммы. Несколько мгновений оттуда не доносилось ни звука, потом он вышел в некотором ошеломлении и увидел меня. Отвел глаза и вновь посмотрел на меня. В руке у него был телефон. На лице – стыд.

Скажи сестре поторопиться.

Войдя в комнату Эммы, я увидела, что она стоит перед зеркалом и улыбается. На ней был сарафан на лямках, на ногах – туфельки «Доктор Шолль». Свои длинные волосы она разгладила с помощью утюжка, а губы накрасила яркой алой помадой. Лицо ее было красным от возбуждения.

Точно так же Эмма выглядела и на фотографиях, выложенных в Интернете, – сарафан, волосы, макияж и комната. На одном из снимков она сбросила верхнюю часть сарафана и обнажила грудь. Увидев фото, я, в отличие от всех остальных, прекрасно поняла, когда их сделали. И не только когда, но и кто.

Эмма никогда мне об этом не рассказывала, но, на мой взгляд, произошло примерно следующее: она затаила на Хантера неистовую злобу за то, что он засунул ей в трусики руку и все лето обзывал сучкой. Заманила мистера Мартина к себе в комнату и попросила снять ее, чтобы потом поместить фото в «Инстаграм» или другой, не менее безобидный ресурс. Потом откинула верхнюю часть платья, тем самым устроив мистеру Мартину что-то вроде проверки. Тот несколько лет глядел на нее и завидовал сыну, что он с ней так сблизился. Теперь, наконец, она была в его власти, пусть даже лишь на короткий миг. И вместо того, чтобы повернуться и уйти, он сделал последний снимок и сохранил его на телефоне, чтобы всегда помнить о том дне и удовлетворять свои порывы. Путь весьма скользкий, особенно с учетом снедающего его жгучего желания. Стоит дать слабину и…

Кроме того, я пришла к выводу, что мистер Мартин не выкладывал эти фотографии в Интернете. В этом для него не было никакого смысла, тем более что сайт относился к категории тех, о которых взрослые ни разу даже не слышали.

Поэтому не знаю когда, но Эмма, вероятно, рассказала Хантеру и о снимках, и о мистере Мартине. А тот в отместку разместил их на интернет-ресурсе, развязав тотальную войну, свирепствующую под крышей нашего дома в течение двух лет. Вплоть до ночи нашего исчезновения.

На третий день после моего возвращения приехал Уитт. В ту ночь я решила остаться у папы. Я думала, что это принесет облегчение, но он чувствовал себя не самым лучшим образом, и я поняла, что эмоциональная буря в его душе захватила в свой водоворот и меня.

Я знаю, что доктор Уинтер наставляла его, как со мной разговаривать. Просила не усердствовать с эмоциями, задавая вопросы о моем пребывании на острове, и стараться, чтобы в голосе не было осуждения. Отцу это давалось с большим трудом. Я знаю, он действительно пытался. Видела, как он напрягался, не решаясь о чем-то меня спросить, чтобы не показать, как страшно он волнуется за дочерей. Когда мы сели за стол, чтобы перекусить доставленными из ресторана блюдами, я увидела, как вздулись вены у него на лбу, на шее и предплечьях.

– Ты, наверное, соскучилась по китайской кухне? Она всегда была твоей любимой.

Я ответила, что мне ее действительно очень не хватало.

– А как насчет телевизора? Вам там разрешали смотреть любимые шоу? А фильмы?

Я немного рассказала ему о передачах и фильмах, которые мы смотрели. У нас была спутниковая тарелка, по всей видимости, установленная незаконно, потому как работала с перебоями. Потом я спросила, видел ли он эти фильмы и программы.

Выслушав меня, папа не сдержал слез и выбежал из комнаты. По сути, даже попросил у меня разрешения выйти, потому что ему надо было поплакать. Сказал, что пойдет на улицу и купит нам мороженого. Я подумала, что с его стороны это деликатно и мило. Но все равно разозлилась. Мне так хотелось, чтобы он был сильнее.

Я видела, что Уитт, по обыкновению, терпел его с большим трудом. Отца он никогда особо не уважал, и мне казалось странным, что папу это беспокоило меньше, чем то, что мама предпочла ему мистера Мартина и ушла. Но это, опять же, возвращало меня к одному из маминых уроков о том, как каждый стремится заполучить то, что ему не положено. Увидев, какие пагубные последствия может принести желание чем-то обладать, я никогда больше ни к чему не стремилась.

Впрочем, это не совсем так. Я никогда не откажусь от намерения найти сестру.

Отец всегда был таким. Нам приходилось не только видеть его чувства, но и в значительной степени ему сопереживать, потому что это вполне нормально, особенно для молодых людей, которые только-только учатся состраданию и сочувствию. Собственная слабость его всегда огорчала. Огорчала, когда он плакал перед нами, когда после развода отдал нас маме, когда изменял с ней первой жене, разрушая семью и предавая Уитта. Но я устала прощать. Прощать его и миллионы тех, кто наблюдал мою историю с экрана, а потом на том же телевидении отпускал дурацкие комментарии. Прощать всех, кто так любил говорить: «Извините, мне очень жаль». Это «извините» случается каждый раз, когда люди допускают что-то плохое. И все их «мне-так-жаль» уже давно не вызывают в моей душе ничего, кроме презрения.