Одержимость справедливостью - Александр Эл

вдруг вижу, прямо перед ней, на соседнем, никем не занятом столе, лежат, скреплённые большой скрепкой, те самые мои документы, которые я ищу. Вот они, только руку протяни. Я свою фамилию сразу узнал.

— Вот же, вот, смотрите! Это то, что я ищу, это мои документы! — говорю я ей.

— Немедленно покиньте помещение! — сама орёт, и нарочно, стол с моими документами собой от меня закрывает.

Я за эти пару дней едва с ума не сошёл, весь на нервах. Что со мной случилось, не знаю. В глазах потемнело, я через этот барьер перескочил, и документы в руки схватил. Старуха визжит, в комнату ворвались, меня мордой в пол, документы отобрали, руки за спину, коленом шею чуть не сломали….

Пришёл в себя уже в том самом кабинете, куда до этого заходил. Сижу на стуле, пью воду из стакана. Лицо и рубашка мокрые, видно в лицо водой плеснули.

— Ты, говорить можешь, — спрашивает кто-то, — зачем на Фаину Марковну напал? Вы знакомы?

— Нет, не знакомы, — отвечаю.

— Ты понимаешь, что проник в секретную часть Городского Управления Уголовного Розыска?

— Я только хотел спросить….

— На дверях написано, — «Секретная часть. Посторонним вход воспрещён». Что непонятно?

В общем, пришлось всё рассказать с самого начала, и про анонимки, и про то, что дело ведёт МВД под контролем ЦК. Это, а может и то, что я сам недавно был, как бы их сослуживцем, и имел много общих с ними знакомых…. В общем, мужики прониклись ко мне уважением. Моя выходка, в Секретной части, их впечатлила, заговорили по душам. И тут стали выяснятся удивительные вещи.

Я слушал Димку и думал, неужели не врёт? Рассказывает, как детективный роман. Я бы, бузу в милиции затевать, никогда бы не решился. Наверное, спасло то, что он сам два года милицейскую форму носил, все эти ихние ментовские манеры знал, и милиции не боялся.

— Оказывается, — продолжал Димка, — тот следователь, который документы на машину смотрел, и должен был отправить обратно в ГАИ, вместе со своим заключением, сделать этого не успел потому, что на следующий день был со скандалом из милиции уволен. Он тем же самым вечером напился, и не с теми подрался. А мои документы так и остались лежать в его столе. После него за этим столом никто не сидел, стол был общим. Их из стола извлёк только новый сотрудник, который приступил к своим обязанностям за два дня до моего прихода. Обнаружив в своём столе мои документы, не зная, что с ними делать, он отнёс их в Секретную часть, где та самая Фаина Марковна, как обычно, должна была сложить их в папочку, и передать в Центральный Архив. Когда я на неё «напал», она занималась именно этим, готовила документы к передаче в Архив. Как мне объяснили, там бы их никто никогда не стал бы искать. И если бы я в этот самый момент, случайно, не оказался в их Секретной части, никаких концов никто, никогда бы не нашёл. И я ничего бы не смог доказать. Меня, как за руку кто-то вёл. Вот и скажи, что Бога нет!

— Подожди, я не понимаю, — моя надежда таяла на глазах, — а, как же ГАИ, и ежегодный техосмотр, который транспортное средство проходило?

— Представляешь, — продолжил Димка, — я голову ломаю, как так получилось, что документы нигде не зарегистрированы, никто их не ищет, и ничего про них не знает. Оказывается, всё просто, как пареная репа. Я отдал документы в руки замначальника ГАИ, лично. Если бы я просто послал их по почте, их бы зарегистрировали. Или, я должен был сам их зарегистрировать, в установленном порядке. Но, я этого не сделал, я к их начальству пошёл. А тот, к кому я зашёл, замначальника ГАИ тоже, документы не послал, как положено, в установленном порядке, а отдал лично в руки тому самому следователю, которого потом уволили. Поэтому, ни в ГАИ, ни в Уголовном Розыске они не были зарегистрированы. Про них просто все забыли. Вот такая вот, хрень!

— Так, а с техосмотром-то, что? — я уже не знал, можно ли верить Димкиному рассказу и всем этим чудесным совпадениям.

— А это вообще, отдельная история, — с воодушевлением продолжал Димка, — в конце каждого года все гаишники отчитываются за свои участки работы. Видит, какая-то машина не прошла техосмотр. Такое бывает. Кто-то умер, кто-то болеет, машина стоит в гараже и никто на ней не ездит. Что гаишнику делать? Бегать искать? Запросы писать? Да, плевать ему, чего зря волноваться. Как только машина окажется на дороге, её сразу задержит любой дорожный патруль. Машину отберут, и влепят штраф по полной, за наглость. Поэтому, чтобы голову себе не морочить, и отчётность не портить, гаишник, в регистрационной карточке, просто тупо ставит печать «Техосмотр пройдён». На следующий год, все всё забыли, и история повторяется. Машина успешно продолжает существовать, и проходить ежегодный техосмотр! Вся эта история, с якобы моей машиной, есть ни что иное, как обыкновенный бардак и разгильдяйство гаишников. Им-то наплевать, у них и без меня дел по горло. Впрочем, не появись эта анонимка, никто ничего и не вспомнил бы. Когда этих анонимщиков поймают, милиционеры сами с них шкуру сдерут. Написали на меня, а разборки теперь у них.

После этих Димкиных слов, мне срочно захотелось в туалет. Там я допил всё, что оставалось в моей фляжечке. Что бы я без неё делал…. Смыться домой было нельзя, увидев моё волнение, у Димки могли возникнуть подозрения.

— И, что теперь будет? В Министерстве уже знают об этом? — спрашивал я уже для проформы, понятно было, что всё пошло не так.

— А как же, — возбуждённо продолжал Димка, — один из Уголовного Розыска пошёл со мной к директору Фонда, и при мне всё сам начал ему рассказывать. Старик возбудился и сразу, тут же стал звонить Министру Культуры. Он так возбудился, и так размахивал руками, что до меня только тогда дошло, как вся эта проверка всех достала и переполошила. А история с машиной прямо касалась Министерства, потому, что именно оно отвечало за распределение машин. Тем более, что в анонимке самого министра обвиняли в укрывательстве. Положив трубку, директор заперся со следователем и они ещё час о чём-то говорили.

— Ну, и дальше что?

— Не знаю пока, что дальше. Но теперь уж не страшно, с машиной был самый неприятный момент, больше всего крови выпил. Знаешь, самое страшное, это — неизвестность. За эти месяцы извёлся, поверишь ли, сердце начало болеть. Кому я не угодил?