Заир - Пауло Коэльо

Однако мы помним совет старика: как можно быстрее заполнитьобразовавшуюся пустоту. Перед отъездом Эстер спрашивает, не хочу ли я побыватьво Франции — с тем, чтобы мы могли продолжить процесс забывания. Ей-то не с кемразделить его — с мужем она говорить об этом не может, сослуживцам она недоверяет, а потому нуждается в человеке со стороны, издалека, который бы доопределенного момента не имел отношения к ее судьбе.

Я соглашаюсь и только в этот миг упоминаю о предсказании.Еще говорю, что не знаю французского, а опыт мой сводится к тому, что я пасовец и работал на бензоколонке.

Уже в аэропорту она просит меня пройти ускоренный иинтенсивный курс французского. Спрашиваю, почему она приглашает меня. Онаповторяет, что боится пустоты, которая образуется в душе после того, какзабудется прежнее, и еще — что прошлое обрушится на нее с новой силой, и тогдаона уже не сможет освободиться от него. Просит не беспокоиться о билете и визе— она сама обо всем позаботится. Прежде чем пройти паспортный контроль, онаоборачивается ко мне с улыбкой и говорит, что ждала меня, хоть и не зналаэтого, а эти дни были самыми счастливыми в ее жизни за последние три года.

Теперь я работаю по ночам — охранником в стриптизклубе, — аднем усердно учу французский. Как ни странно, припадки теперь делаются реже, нои присутствие покидает меня. Рассказываю матери, что меня пригласили в Париж, аона смеется над моей наивностью и говорит, что эта женщина никогда больше недаст о себе знать.

Проходит год, и Эстер появляется в Алма-Ате: ожидаемая войнауже началась, кто-то уже опубликовал репортаж о секретных военных базахамериканцев, но интервью со стариком имело большой успех, а теперь редакциязаказывает ей большой репортаж об исчезновении кочевников. «Кроме того, — добавляетона, — я давно уже никому ничего не рассказываю и чувствую, что вновь впадаю вдепрессию».

Я помогаю ей связаться с последними кочующими по странеплеменами, сохраняющими традицию Тенгри, и с местными колдунами. Теперь я ужебегло говорю по-французски, а за ужином Эстер передает мне анкеты изконсульства — их надо заполнить. Виза получена, билет куплен, и я лечу в Париж.И она, и я замечаем, что по мере того, как освобождались наши головы от грузапрожитого и былого, открывалось новое пространство, осеняла нас таинственнаярадость, обострялась интуиция, прибывало отваги — мы не боялись рисковать, мысовершали поступки верные или ошибочные, однако совершали. Мы живем наполненнои осмысленно.

***

Оказавшись в Париже, спрашиваю, где же я буду работать, но уЭстер, оказывается, уже есть на этот счет свои планы. Она договорилась схозяином одного бара о том, что раз в неделю я буду выступать там, и объяснила,что в моей стране существует такое вот необычное представление, на котором людирассказывают о себе и освобождают свои головы.

Поначалу мне приходится трудно — немногочисленные посетителине хотят участвовать в игре, но на помощь приходят те, кто больше выпил. Обомне начинают говорить в квартале. «Приходи, расскажи свою прежнюю историю — иобрети новую» — гласит написанный от руки плакат в витрине, и падкие до новизныпарижане заполняют ресторанчик.

Однажды вечером я испытываю новое ощущение: наимпровизированной сцене — уже не я, но присутствие. И вместо того, чтобырассказывать легенды моей родины, а потом слушать истории посетителей, я лишьпередаю то, что говорит мне Голос. И в конце один из посетителей начинаетплакать и делиться сокровенными подробностями своей супружеской жизни с окружающимиего незнакомыми людьми.

Нечто подобное происходит и через неделю: Голос говорит заменя, просит, чтобы зрители рассказывали теперь только о любви отвергнутой инесчастной, о нелюбви — и энергия, пронизывающая атмосферу, меняется так резко,что французы, обычно такие сдержанные, публично обсуждают свою частную жизнь. Кэтому времени я уже почти научился контролировать свои припадки: я вижу свет, ячувствую дуновение, но стою на сцене, я впадаю в транс и теряю сознание, ноникто этого не замечает. Лишь в моменты сильного душевного напряжения у меняначинаются «приступы эпилепсии».

Со временем ко мне присоединяются другие: трое молодых людеймоего возраста, которые занимаются исключительно тем, что странствуют по свету,— этакие западные кочевники; муж и жена — музыканты из Казахстана, прослышавшиепро успех своего соотечественника и попросившие меня взять их в моепредставление, поскольку никакой иной работы у них нет. Мы включили ударныеинструменты. Бар не может вместить всех желающих, и мы снимаем ресторан — тотсамый, где мы выступаем сейчас. Но и этот зал становится тесноват: дело в том,что люди, рассказывая свои истории, раскрепощаются, становятся раскованней исмелей. Они танцуют, соприкасаясь с энергией, печаль покидает их, они обретаютвкус к приключению, и любовь, которой в теории угрожают подобные перемены,делается прочней и крепче. Они рекомендуют нас своим друзьям, а те — своим.

Эстер по-прежнему много ездит, собирая материал для своихстатей, но, бывая в Париже, непременно приходит к нам. Однажды она говорит мне,что в ресторан приходят только те, у кого есть деньги, а нам надо работать смолодыми. А где они? — спрашиваю я. Ходят, бродят, одеваются как нищие или какперсонажи научно-фантастических фильмов.

Еще она говорит, что личной истории нет у бродяг — такпочему бы нам не поучиться у них? Так я встретился с вами.

Все это составляет суть моей жизни. Вы никогда неспрашивали, кто я, чем занимаюсь, потому что вас это не интересовало. Носегодня среди нас оказался знаменитый писатель, и я решил рассказать вам обэтом».

***

— Но ведь ты говоришь о своем прошлом, — замечает нищенка вшляпке, никак не подходящей к ее жакету. — Хотя старик-кочевник...

— Что такое «кочевник»? — перебивает ее кто-то.

— Это — нечто вроде нас с тобой, — гордясь тем, что ейизвестно значение этого слова, отвечает нищенка. — Свободный человек, которыйдовольствуется лишь тем, что можно унести на себе.

— Не совсем так, — вмешиваюсь я. — Они — не бедняки.

— Да что ты знаешь о бедности?! — рослый человек, накоторого подействовала новая порция водки, злобно смотрит мне прямо в глаза. —Ты полагаешь, что бедность — это когда нет денег?! Ты считаешь нас убогими иотверженными потому лишь, что мы просим милостыню у всяких там богатыхписателей, у супругов, замученных чувством вины, у туристов, которые жалуютсяна то, какая в Париже грязь, у юных идеалистов, уверенных, что могут спастимир?! Это ты нищий — потому что не распоряжаешься своим временем, не имеешьправа делать что хочешь и обязан следовать правилам и нормам, которые не тыпридумал и которые тебе непонятны.

Снова Михаил прерывает его.