Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

– Не хочу.

– Экстремальная ты очень, Светлана. Хоть и нравишься ты мне, но, похоже, надо уезжать тебе из города, ты же не удержишься – выступать начнешь. А я никакого сопротивления не потерплю.

Я сама плеснула себе коньяка на два пальца, глупо хохотнула и сказала:

– Я себя сейчас Джеком Бердом чувствую.

– Кем? – изумился мэр.

– Ну фильм такой старый, «Вся королевская рать» называется. Там артист Казаков журналиста американского играет. Разговаривает с новым губернатором, который конкурента убил, ну не сам, конечно, чужими руками. А Джек Берд ему объясняет, что все знает. Офигенная сцена. Так вот, Игнат Федорович, я ваших больших людей с их большими деньгами ненавижу. У них ничего святого нет. Лишь бы все захапать, чтобы еще больше денег было, неизвестно для чего. Всю страну разворовали. А чего им страна, дети-внуки давно в англиях-америках живут, и сами туда на покой отправятся. И никак им без театра нашего не обойтись. Мы его берегли, любили, сколько Антон Хуанович, святой человек, души и денег собственных вложил. Театр для нас не просто место работы, театр для нас живое существо. Не пустим мы туда обкуренных придурков с золотыми карточками, чтобы они там похоть свою тешили. Это я с вами честно, как вы со мной. А заканчивается сцена в кино так. Казаков говорит: «А сейчас я допью свой виски, плюну в стакан, и ты мне ничего не сможешь сделать». Вот так, смотрите, – и я, глядя на мэра взглядом Казакова, медленно допила коньяк, плюнула в бокал и пошла к двери.

– Уезжай из города, – ударили мне в спину жесткие слова. Я обрадовалась, что по крайней мере только слова, а не бутылка «Хеннесси», быстро выскользнула за дверь и только тогда выключила диктофон.

Август прошел муторно. Я, конечно, сообщила всем сотоварищам, какие силы встали против нас. Все сказали, что сдаваться не собираются, но растерянность и уныние охватили ряды защитников театра. Решили выжидать.

В начале сентября Маша родила мальчика Илью. Это было единственное радостное событие. Парень родился огромный, выскочил пулей, и много чего порвал внутри своей мамочки. Но все было не смертельно, врачи подзашили чего надо и выписали парочку из роддома, велев мамаше побольше лежать.

Тетя Люся ополоумела от счастья, вцепилась в Илюшку мертвой хваткой и практически не спускала его с рук. Парень был просто загляденье, красавец. Я долго его разглядывала, стараясь выявить в нем ильдаровские черты. Ничего, только жидкие, но достаточно длинные волосенки темного цвета. Но гордый дядя Петя заявил, что внук пошел в их казачью породу, у них все черноволосые были. На том и порешили. Илюшка был спокойный, большей частью спал, а о том, что голоден, извещал громовым басом. Все семейство было бесконечно счастливо.

В середине сентября театр не открыл сезон впервые за много лет. Горожане заволновались, что их обдурили, и многие пришли на площадь. Стояли хмурые, группками и о чем-то недобро переговаривались. Я вышла на площадку перед входом, народ стал стягиваться к лестнице.

– Светка! Чего театр не открывается? Объясни народу! – крикнул кто-то из толпы. Я стала орать, чтобы всем было слышно про комиссию, про балку, про ремонт. Договорить, вернее доорать мне не дали – с сиренами и мигалками подлетели черные машины с начальством. Меня оттеснили люди в комбинезонах, шустро установили микрофон с динамиками и на площадку, как горох, высыпали «слуги народа» в серых костюмах.

Первым поспешил к микрофону мэр Егозин, он развел руки как бы в недоумении и весело спросил:

– Ну что, опять бузим?

– Чего театр не открывается? – злобно выкрикнули из толпы.

– Да тут такое дело, театр-то весь гнилой оказался. Балка над сценой на честном слове держалась. Это чудо, что не разломилась до сих пор и не поубивала ваших детей! Я заплакала. Мэр взглянул на меня.

– Театральщики просто преступники, что скрывали, в каком состоянии находится здание, позволили себе рисковать жизнями зрителей ради своих сомнительных интересов!

– Он врет, все врет! – заорала я изо всех сил. – Театр каждый год проверяли, он в отличном состоянии!

– Это я вру? – рявкнул мэр, оглушив всех. – Уберите гражданку, она мешает проводить мероприятие.

Ко мне двинулись два мордоворота, но неожиданно из толпы поднялись трое взрослых мужиков, загородили меня и мрачно заявили: «Девку не трогать!» Охранники оглянулись на хозяина, тот заволновался, дело принимало нехороший оборот. Егозин напустил на лицо скорбь и пожаловался:

– Обидели вы меня, мужики, сильно обидели. Значит, какой-то аферистке, певичке недоделанной верите, а мне, мэру вашему, которого сами же избрали, не верите?

– Да с чего тебе верить, балабол?

Мэр задохнулся, выпучив глаза, просипел в микрофон:

– Кто это сказал?

И вдруг получил ответ:

– Ну я сказал. – И какой-то невысокий мужичок двинулся по направлению к лестнице, толпа перед ним расступалась, а он не спеша шел, к нему присоединился еще один. Так вдвоем они и поднялись к микрофону. – Я это, Парфенов Виталий, по профессии сантехник, а это дружок мой – Иван Николин, каменщик. Мы, собственно, каждый год театр и проверяли, ну не одни, конечно, там много еще специалистов разных. Так вот, здание еще лет сто простоит без всякого ремонта. За трубами, конечно, следить надо, старые, но держатся, а балка эта нас переживет, подтверди, Вань.

Ваня, смущаясь, потоптался у микрофона, но все-таки выдавил:

– Сам смотрел, балка, как куколка, ни трещинки, ни червоточинки. Раньше строить умели.

– Смелый ты, видать, мужик, Виталий Парфенов, – мэр явно уже не владел собой.

– А чего мне тебя бояться? Что ты со мной сделаешь? Уволишь? Да вон все столбы увешаны объявлениями – требуется сантехник. А вот «требуется мэр» не встречал, не нужны мэры никому. Меня везде с руками оторвут, я свое дело хорошо знаю, если б не я, Ежовск давно бы в говне утоп. В таком состоянии канализация… Ты бы лучше ее ремонтировал.

– А то еще школы, – не выдержал Иван. – Школы, граждане, в ужасе. Вот в школах точно скоро что-нибудь обвалится и пришибет кого-нибудь.

– Молчать! – заорал мэр и с силой оттолкнул Ивана Николина, тот не удержался и упал.

– Ты чего руки распускаешь? – закричал Парфенов и стал надвигаться на мэра. Два охранника ринулись защищать Игната Федоровича и быстро скрутили сантехника. Это не понравилось толпе, и она волной хлестанула на защиту своих. Серые костюмы исчезли в мгновение, будто растворились вместе со своими черными машинами. Мэр остался с охранниками, которые прикрывали его с двух сторон. И он побежал мимо колонн под свист и улюлюканье толпы.

Виталий Парфенов, когда машина мэра укатила, сказал в микрофон:

– Ну что, мужики, теперь, это, вместе держаться надо. То есть друг за дружку. Видать щас закрутится. Они этого не любят, когда им поперек. А теперь расходитесь. А то наверняка ОМОН пригонят.