Конец земной истории - Инна Бачинская

– Олег, что за неумные вопросы? – Элла Николаевна ухмыльнулась, вздернула чудовищные брови. – Откуда такая гениальная мысль?

– То есть вы хотите сказать, что Лика – дочь Романа Владимировича?

– Именно это я и хочу сказать. А вот ты, мой друг, что хочешь сказать?

– Ну… это гипотетическая мысль, – отступил Монах. – Я знаю, что Кара собиралась уйти от него, Лариса рассказывала, и я предположил, что она забеременела от любовника, а потом у них что-то разладилось, и она осталась с Романом Владимировичем. Лика совершенно другая, даже внешне, кроме того, Лариса и Леонид ей как чужие… особенно Леонид.

– Вы, мужчины, все не так понимаете и ставите с ног на голову. И еще смеете издеваться над женской логикой. Она не другая, мой друг, она точная копия Ромы, его клон – посмотрите как-нибудь его фотографии в ранней молодости. И норов тот же – оба безбашенные, и в этом их прелесть – эксцентричные чудаки украшают бытие. Правда, в разумных дозах. А что те двое ее не любят, так тут обычная зависть и ревность – Рома отличал ее, она была как… даже не знаю, как сказать, как его часть, рука, голова, ухо. Сиамские близнецы! Вот. Они были как сиамские близнецы. Это Ленька и Лариска другие, а не Лика. Ленька – напыщенный дурак, Лариска – зануда, вроде его сестрицы Нины, и диктатор. Эта девочка, Лика, вылитый Ромка, и он это знал. И насчет Кары тоже ошибаешься, мой друг. Не Кара собиралась уйти, а Рома! Причем к вашей покорной слуге. – Она ткнула себя пальцем в грудь и хрипло расхохоталась. – Ко мне. Да, да, ко мне! Были и мы рысаками. Дети уже большие, Лариске, кажется, восемнадцать было, Ленька на три-четыре года моложе. Маменькин сынок…

Монах после продолжительной паузы пробормотал:

– И почему же…

– Потому что Кара забеременела. Рома договорился, что меня возьмут в областной театр в одном славном городишке – сначала я уехала, а потом и он собирался, через пару месяцев. Сижу я там, осваиваюсь, он звонит каждый день – пылает, горит, скучает; иногда приезжает. Когда, спрашиваю. А у него все отговорки, все тянет резину, то одно, то другое. А потом позвонила мне приятельница из нашего театра и кричит: «Элка, сядь, а то упадешь! Наш Рома снова счастливый отец!» Я опупела! Каролина, говорит, уезжала на пару месяцев, вернулась с лялькой. У нас как раз в родильных домах стафилококк нашли, и все спасались как могли. Как же так, лепечу, неужели отец, а я ни сном ни духом… А когда он позвонил, спросила открытым текстом, как это понять, Рома? А он говорит, да, есть такое дело, Элли… он меня Элли называл – родил ребенка, девочку, боялся признаться, трус и подлец, извини, так получилось, сам не понимаю, как, не могу же, говорит, бросить ее с младенцем, сама подумай. Очень тебя люблю, но… сама понимаешь. А чего тут долго думать и понимать – действительно, не может. Я обматерила его и швырнула трубку. Врал, что не спит с ней, а сам дитя сотворил. Вот такие вы, мужики!

Поревела я, попереживала, с горя закрутила роман с одним актеришкой, только обгадилась – любить надо, а не просто так, – а потом вернулась домой. Квартира стояла закрытая, в целости и сохранности, в театр взяли без разговоров. Начала жизнь сначала. И Рома тут же, как ни в чем не бывало, обычные шуточки, поцелуйчики, комплименты. Однажды встретила его в парке с коляской, летом дело было. Прошлись по аллее, он мне про малышку рассказывает, а мне плакать хочется. Леокадией, говорит, зовут. Ликой. У них все дети на «л», Кара сама имена выбирала. А она, живая как мартышка, так и прыгает, хохочет, вертится, что-то лепечет аж захлебывается. Что она говорит, спрашиваю. Понятия не имею, отвечает Рома. У девчонки рот не закрывается, но что именно говорит, мы пока не понимаем. Радостное светлое дитя, говорит, а мне в его словах потайной смысл чудится: как же я такое славное дитя брошу? – Она помолчала, потом сказала: – У нас с ним снова началось, с полгода примерно крутили, а потом разбежались уже навсегда. Искра в землю ушла. Финита.

– Элла Николаевна, помните, вы рассказали историю… в тот, последний, вечер, помните? Про молодую актрису… Аврора, кажется? Как Мефисто ей цветы дарил, помните?

Старая актриса смотрит на Монаха с кривоватой ухмылкой:

– Ну и..?

– Мне показалось, что вы не просто так ее вспомнили, тут что-то личное. Старый умирающий влюбленный человек, последняя безнадежная любовь… И во время рассказа Левицкий умирает. Я прав?

– Опять выдумываешь? Ну и фантазия у тебя, мой ясновидящий друг! Рассказала и рассказала, настроение накатило. А Рома… умер, потому что пришло время. Знаете, у нас, стариков, его совсем мало осталось. Последние песчинки шуршат, вот-вот колба опустеет. Последние, из чистого золота. В прямом смысле из золота – вот, на комоде, видишь? Наша семейная реликвия. Дед называл их «четвертак» – срок у них пятнадцать минут. «Клепсаммидион» на латыни. Клепсаммидион с золотым песком. Какое выразительное слово. И жизнь прошла, как песок сквозь пальцы. Все прошло, Олег. Такой вот… мидион. И самое гадкое знаешь что? Ты становишься пустым местом. Нет тебя. Окружающие смотрят мимо тебя. То, что ты личность, талант, красавица, никого больше не… – она кашлянула, – колышет.

– Не согласен, – сказал Монах. – Талант не пропьешь.

– Глупое замечание, молодой человек. Глупейшее. Может, и не пропьешь, но и приложить некуда. Таланту нужна публика, признание, восторг, а когда твои песочные часы отстукивают последние секунды и высыпают последние песчинки… Ну да ладно, не пропьешь так не пропьешь. Хотя спорно. А давай накатим под настроение, – она кивнула на рюмки, и Монах потянулся за бутылкой.

Они выпили.

Элла Николаевна крякнула, разжевала орешек и сказала, глядя на Монаха шальными пьяными глазами:

– Ты меня не слушай, мой друг. Это такое старческое кокетство – ах, жизнь прошла, ах, все в прошлом. А вы все дружно возражайте. Ты думаешь, я помню, сколько мне лет? А вот вам! – Она скрутила кукиш и помахала им в воздухе. – Да у меня еще поклонников воз и маленькая тележка. Цветы дарят, звонят, зовут… – Она хихикнула. – И на мордобуке от желающих покоя нет – правда, я прилепила фотку юной сексовочки, пишу всякую чушь, а они ведутся! Между прочим, ты мог бы сказать, что я прекрасно выгляжу.

– Вы, Элла Николаевна, выглядите… просто охренительно!

Актриса довольно рассмеялась:

– Признаюсь, таких комплиментов я еще не получала. Спасибо.

– Вы сказали мордобук… фейсбук? – догадался Монах.

– Он самый. Да этот ваш Интернет как… – она запнулась, подыскивая удачное словечко, – bonmot, – толпа, вечный карнавал, драка, адреналин. А сплетни! Никакой творческий коллектив не сравнится. Какая старость! Некогда, мой друг.

Монах испытывал странное чувство, коктейль из восхищения, искренней симпатии и жалости. Левицкий, доктор, Элла Николаевна были представителями старого поколения… монстрами! Это была штучная работа матушки-природы, и время было над ними не властно. Относительно не властно… увы.

– Так что насчет истории Авроры и Мефисто? – напомнил он. – Был умысел?