Стезя смерти - Надежда Попова

– Я ведь говорила – в любое время, когда сочтете необходимым.

Снова была эта улыбка, снова был взгляд, снова – долгий, пристальный, в глаза…

Маргарет остановилась в трех шагах напротив, переместив взгляд на горничную за его спиной, и кивнула ей:

– Рената, ты свободна на сегодня.

Та отозвалась не сразу – наверняка удивленная поведением хозяйки. Или, быть может, в глазах позади него сейчас отобразилось понимание, соучастие, пресловутая женская солидарность, может даже, некоторая насмешка над этим ослом, обивающим порог…

– Доброй ночи, госпожа Маргарет.

– Доброй ночи, милая.

«Доброй ночи»… «Ты свободна на сегодня»… Еще далеко не самый поздний вечер, отпускать горничную еще в любом случае рано, значит… значит, она попросту выдворила прислугу… и это уже не намек – прямое указание…

Когда дверь за спиной стукнула, затворяясь, о косяк, от этого тихого звука Курт едва не вздрогнул и затаил дыхание, когда Маргарет фон Шёнборн сделала еще один шаг навстречу, стоя теперь так близко, что можно было, тоже шагнув всего один раз, протянуть руку и коснуться… снова…

– Ну, что ж, я вас слушаю, майстер инквизитор, – произнесла она негромко, и глаза, фиалковые глаза – они все так же, неотрывно, смотрели в его глаза, в душу, в сердце, но – странно: оцепенение отошло, ушла растерянность, вдруг исчезла оторопь, еще миг назад пережимающая горло, не давая вымолвить ни звука…

– Мне пришло сегодня в голову, госпожа фон Шёнборн, – заговорил Курт на удивление уверенно, – что я совершил глупость, говоря с вами в этом заведении. Я не подумал о том, что ваши ответы на мои вопросы могут быть… так скажем – чрезмерно личного характера, не предназначенные для стороннего слуха.

– Иными словами, вы хотите сказать, что я таила от вас сведения, майстер инквизитор? – уточнила она почти игриво. – Лгала на следствии?

Курт вскинул руку, качнув головой, едва удерживаясь от того, чтобы оборвать самого себя и выложить все начистоту…

– Нет, зачем же так строго… Дама, а тем более… тем более – дама с положением, имеет, пусть негласно, право на некоторые… поправки к обычным правилам. Словом, я бы хотел уточнить еще раз, госпожа фон Шёнборн, сейчас, когда нет посторонних свидетелей: не желаете ли вы что-то добавить к уже сказанному?

Она сама сделала этот шаг – последний разделяющий их шаг, остановившись рядом, почти вплотную, и можно было бы, склонив голову, ощутить ее дыхание на своей щеке…

– Желаю, – откликнулась Маргарет, уверенно, без тени смущения взяв его за руку обеими ладонями, царапнув ноготком тонкую кожу перчатки, и решительно потребовала: – Снимите.

От того, что вспомнилось вдруг, на душе внезапно стало скверно, а в груди кольнуло. Он совсем забыл об этом…

– Вам это не понравится, – возразил Курт тихо, высвободив руку и чувствуя, что стоит в шаге от бездны, из которой может никогда больше не выбраться; она нахмурилась, укоризненно качнув головой:

– Мне, майстер Гессе, не нравится, когда мне отказывают. А вы, помнится, говорили, что отказать мне не сможете… Снимите немедленно.

Курт промешкал мгновение – всего одно долгое мгновение, а потом сорвал обе перчатки, сжав их в кулаке. Он и сам не знал, что ожидал увидеть и услышать – удивление, брезгливость в ее глазах, растерянное «ах!» из ее уст; однако не случилось ни того, ни другого – Маргарет снова взяла его за руку, так же твердо и не колеблясь, и от прикосновения этих пальцев к коже вновь окатило жаром.

– А знаете, майстер Гессе, – голос был безмятежным, и не походило на то, что она смиряет себя, не желая обидеть гостя, – откуда взялось утверждение, что шрамы украшают мужчину?.. Просто-напросто они – свидетельство пережитого испытания. Доказательство чего-то трудного, тяжкого и опасного. Значит, тот, кто прошел это испытание, кто сумел преодолеть его, сильный человек. А женщины, майстер Гессе, любят сильных.

– Вы хотите испытать мою силу? – вдруг для себя самого неожиданно спросил Курт, смелея все больше. – На то, чтобы противиться таким соблазнам, ее не хватит.

Та подняла взгляд к его лицу, снова улыбнувшись, но – теперь чуть заметно, едва-едва.

– Так не противьтесь. Или за соблазнение следователя Конгрегации предусмотрено какое-то страшное наказание? В таком случае, скажите, какое; я желаю знать, что меня ждет.

– Лишение сна, полагаю, будет самым подходящим, – обнаглев окончательно, брякнул он, и Маргарет шепотом ахнула в нарочитом испуге:

– Боже, как жестоко!.. И надолго?

– Думаю, до утра, – пугаясь собственного хамства, тоже шепотом произнес Курт. – А там посмотрим на твое поведение.

– Это бесчеловечно… – она выпустила его ладонь, обвив шею руками, и вздохнула у самого уха: – Я готова принять кару, майстер инквизитор…

* * *

Курт проспал часов до трех пополудни, пробудившись в таком расположении духа, какового не бывало, наверное, за всю его жизнь ни разу; минуту он просто глядел в потолок, ни о чем не думая и думать не желая, а потом рывком сел, откинув одеяло в сторону и улыбаясь неведомому доселе чувству. Все прежние горести теперь казались сном, оставшимся где-то далеко-далеко в прошлом, которого, быть может, и вовсе никогда не было – ни бесплодных терзаний, ни разброда в мыслях, ничего из всех тех мучений, что одолевали его в последние дни. Преследовавший его образ по-прежнему стоял перед внутренним взором, по-прежнему оставался и в мыслях, и в чувствах, но сейчас видение фиалковых глаз не вызывало отчаяния, а светлые пряди теперь вспоминались рассыпавшимися по подушке…

Бруно он обнаружил в выделенной ему комнате – тот сидел на постели с какой-то самодельного вида брошюркой на коленях; придержав широко растворившуюся от чересчур энергичного толчка дверь, Курт прошагал к подопечному, выдернув книжку у него из пальцев, и шлепнул ее на стол.

– После дочитаешь, – сообщил он в ответ на возмущенный взгляд и уселся рядом, откинувшись к стене. – Рассказывай, что узнал.

– Итак, – глядя на него оценивающе, подытожил Бруно. – Вернулся поздно утром, обед проспал, и снова заработали мозги. Из этого я делаю вывод, что она тебе таки дала.

Курт рывком повернул к нему голову, зло нахмурившись, и бывший студент пожал плечами:

– Что?

– Primo[65], – сказал он уже нешуточно, подавив желание ударить. – Это не твое дело. Secundo[66]. Еще раз упомянешь ее в таком тоне…

– Ну, извини, – не дав ему договорить, с такой непритворной искренностью попросил Бруно, что злость ушла, оставив лишь раздражение на непреходящую бесцеремонность подопечного. – Невзирая на все, что было в эти дни, не думал, что для тебя это может быть так серьезно… Стало быть, твое инквизиторство, и тебя Бог не помиловал. Вот уж не мог себе вообразить.