Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни - Рива Шендерова

Осознание и осмысление его роли стало возможным много позже, когда мы повзрослели. Теперь я понимаю, что он своим методом преподавания старался сделать из нас образованных интеллигентных людей, настоящих петербуржцев, к числу которых он сам принадлежал.

О себе: Григорьева Галина Михайловна, 1937 года рождения. В 1954 году окончила среднюю школу № 233, в 1959 году окончила биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова по кафедре биохимии и поступи ла на работу в Институт эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова АН СССР. В 1964 году окончила там аспирантуру и в 1965 году защитила кандидатскую диссертацию. Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник по званию и должности, стаж работы 40 лет в одном и том же институте, около 100 научных работ. В настоящее время на пенсии.

Я хорошо помню, как он впервые вошел в наш 5«д» класс 233-й жен ской школы. Школу недавно построили красиво и добротно - великолепный рекреационный зал с натертым до блеска паркетом и огромной люстрой. Зал для физкультуры. Кабинеты для занятий физикой, химией. Широкие лестницы. Всюду высокие потолки. Став уже взрослой женщиной, я часто видела сны, как я летаю по нашей школе.

А вот учителя русского языка долго не было. Появился он поздно осенью. Вошел мужчина, не молодой и не старый. С хорошей осанкой, ни одного седого волоса, пенсне с синими стеклами сдавливало орлиный нос. Одет был в гимнастерку и, кажется, в галифе. На ногах тяжелые кирзовые сапоги. В руках - походный рюкзак и алюминиевый бидончик (я решила, что с молоком). Вид был странный, очень странный. Многие девочки, и я в том числе, захихикали. Он поставил вещички в угол, повернулся к классу, сказал: «Ну-с, смеюнчики». Посмотрел строго. Наступила тишина. Он начал говорить, и все было забыто - смешки, разговоры, чтение спрятанной в парте книги Чарской, все.

Мы слушали его, с нами так никто никогда не говорил, а говорил он о русском языке. Деталей я не помню, он дал несколько уроков и заболел. Вернулся - и был встречен аплодисментами. И потом радость от общения по нарастающей, до обожания.

Наряд свой В. Н. через некоторое время изменил радикально, появился черный костюм, светлые рубашки, галстук, портфель, несколько пар очков. Вид был опрятным, даже щеголеватым.

Любой урок может обернуться нудной обязанностью. А у В. Н. занятия русским языком были сродни игре. Класс активно участвовал в придумывании примеров на различные правила. Поднимался лес рук. Он опрашивал почти всех. Хвалил, отклонял, а то и высмеивал. Многословия не терпел. Даже сложные, длинные пред ложения с сочинительной и подчинительной связью, с союзами и без них, должны были работать на краткость изложения. Мы писали много диктантов, составлял их наш учитель. Это были стихи в прозе, с яркими образами, безупречным стилем. До сих пор перед глазами это чудесное горное озеро Иссык-Куль и необычайной красоты огненные маки. Еще «Сладко выспится Маша, умоется студеной водою и бежит, бежит по дорожке». Или «Смотрю и вижу, как бедным Митей все вертят» и т. д. Были стишки-запоминалки на исключения из правил.

В. Н. так много видел и знал, обо всем нам рассказывал, всему учил, всему. Почему не говорил, что у каждого человека должен быть архив и вести его надо бы с детства? Вот каждая из нас и оставила бы хотя бы по одной тетрадочке с его отметками, пометками и его текстами. Только Галю Григорьеву умудрил Господь. У Ривы Шендеровой было многое сохранено, но утрачено из-за ее отзывчивости. Ее память наиболее благодарная и сильная, чем у всех нас.

А у В. Н. дома помню полки с немногочисленными книгами и множеством толстых тетрадей. Как-то мы делали у него уборку, наводили порядок в столике на кухне, а я вытирала пыль с буфета и полок. Одна из тетрадей выпала. Я заглянула - она была исписана его незабываемым почерком. Так плотно, как только он один мог. Высокие сжатые в пружину буквы. Конечно, в тетрадях были рукописи различных его работ. Где они? Я не могу поверить, что все сожгла и выбросила дворничиха. Какой темноты надо было быть бабе! Ну а мы чем лучше? А коллеги? С Самуилом Абелевичем Гимпельсоном - учителем литературы в старших классах - В. Н. был дружен. А тот - «Сорока-Росинский субъективен, слишком субъективен».

...А как В. Н. носился по городу, разыскивая якобы утопившегося Самуила! Тот оставил записку: «Я ухожу из жизни, потому что я Степан, а жена моя - Авдотья» (это были персонажи книги Г. Николаевой «Жатва»). Самуил Абелевич остался жив, но из школы ушел. Он, конечно, помнил В. Н., был намного моложе и мог бы присутствовать на вечере, посвященном бывшей ШКИД в 1982 году, если бы его искали. Из всего, связанного с В. Н., лучше всего, пожалуй, я помню уроки литературы. Особенно чтение стихов. Сначала он объяснял обстоятельства создания стихотворения, кому или чему оно посвящено. Сам читал очень артистично, в наилучших театральных традициях. Дикция была прекрасная. Останавливался на непонятных нам словах и выражениях, чаще сам спрашивал, знакомо ли нам то или иное устаревшее, церковно-славянское слово, диалектизм. Так как нам предстояло, запомнив стих, прочесть его в классе, он давал так называемую разметку - паузы, их длительность, характер интонаций, на каких словах сделать акценты. Чтение перед классом было самым интересным. Когда читала я, мне казалось, что созвучия, мелодия стиха уносят меня, я поднимаюсь вверх, почти улетаю. Не было волнения перед аудиторией, волновала поэзия. Скованности, зажатости не было, был восторг, подъем. Эта атмосфера вдохновения создавалась учителем.

Помню, изучали «Бесов», и пока другие девочки выступали, я думала, как много у Пушкина метелей, вьюги. Вот задал бы В. Н. сочинение «Метель в творчестве Пушкина...». И когда декламировала, окуналась в это бесовское беспредельное кружение. А выйдя из него, услышала: «Ты допустила искажение, и не одно». Вместо оценки В. Н. поставил жирную точку. Значит, завтра снова вызовет, и я уже ничего не перепутаю.

Событиями в жизни класса были инсценировки крупных вещей: «Железная дорога» Некрасова, «Песня о купце Калашникове» Лермонтова - но их я почему-то помню плохо. Зато прекрасно помню «Медного всадника» и «Сказку о золотом петушке». «Сказку» показывали всей школе, сами придумали и смастерили костюмы. Я была царем Дадоном. У меня, в отличие от большинства девочек с высокими звонкими голосами, был голос грудной, мне доставались мужские партии. Валя Курицына исполняла роли скопца и золотого петушка, а Нина Фомина - Шамаханскую царицу. Сколько было веселья, радости и смеха на репетициях! В детстве я была смешливой, получала за это много замечаний, но здесь В. Н. меня не ограничивал, сам много смеялся. Он несколько раз показывал мне, как «умильно» усмехнулся девице царь Дадон. Никакого реквизита, декораций у нас не было. Самодельные костюмы, сдержанные жесты; все нюансы текста передавались только голосом. В финале, после слов: «Встрепенулся, клюнул в темя и взвился...» - Валя выбрасывала руку вверх, голос был чист и высок; очень, очень красивый голос - словно скрипка. А я, складывая руки на груди, говорила: «И в то же время с колесницы пал Дадон, охнул раз, и умер он». Нина взмахивала кисейной шалью, показывая улетание, исчезнование. Школа нам рукоплескала, учителя поздравляли В. Н. и нас.