Малафрена - Урсула Ле Гуин

— Какое название?

— Малафрена.

Итале быстро отвернулся, еще глубже сунул руки в карманы и беспомощно пожал плечами.

— Я действительно тоскую о ней порой, — признался он.

Луиза не ответила, внимательно наблюдая за ним.

— В общем-то, это не так далеко отсюда. — Итале вскинул голову, словно собираясь что-то прибавить, но больше ничего не сказал. Луиза продолжала молча смотреть на него; он стоял в профиль к ней, высокий, с поникшими плечами; его крупный нос и твердые очертания губ были точно углем прорисованы на сероватом фоне небес. Невдалеке, через две-три улицы от них, ударил колокол кафедрального собора, отбивая очередные полчаса. Поднявшийся вдруг легкий ветерок зашуршал едва распустившейся листвой, дохнул сыростью и холодом. В том окне, под которым они стояли, тихо погас свет, и цветы вдоль дорожки сами вспыхнули холодным белым сиянием.

— Хотя вы и не решаетесь поговорить со мной о том, что для вас особенно дорого, с собой-то вы все же порой разговариваете об этом!

— Когда, например?

— Да несколько минут назад, стоя у окна! Вы сказали: «Господи, ну почему я так бессмысленно трачу время?» Я ведь именно поэтому и спросила, счастливы ли вы. Зная, что вы несчастливы. — Луиза говорила очень тихо, но слова в воцарившейся после перезвона колоколов тишине звучали отчетливо.

— Я и сам не знаю, почему это сказал.

— Понимаете, мне иногда становится даже страшно, когда кто-то говорит вслух то, что все время вертится в голове у меня самой. Особенно когда человек говорит это не тебе, а скорее себе самому.

— Но я не имел в виду ничего конкретного…

Луиза резко встала.

— Терпеть не могу, когда мужчины лгут, глядя мне прямо в глаза! — отчеканила она сердито. — И особенно противно, если это совершенно неправдоподобная ложь! Впрочем, если вы не заинтересованы в том, чтобы узнать истину, то с какой стати мне пытаться сделать это за вас? — Она повернулась, чтобы уйти, и шаль, соскользнув с ее плеча, белым озерцом разлеглась на дорожке. Итале поднял ее, и Луиза, остановившись, сделала движение ему навстречу, как бы подхватив шаль вместе с его правой рукой. Пальцы их под мягкой тканью переплелись. На мгновение оба замерли.

— Луиза…

— Итале… — передразнила она его, и в голосе ее опять послышалась нескрываемая нежность. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но она выскользнула, оставив ему незабываемое ощущение теплых, обтянутых шелком плеч, и обернулась, лишь отойдя от него на несколько шагов. Лицо ее в лунном свете казалось лишенной конкретных черт яркой маской, но глаза смотрели радостно и одновременно испуганно. — Спокойной ночи, — шепнула она и исчезла в темноте за приоткрытой дверью дома.

Итале еще немного постоял у порога и медленно вернулся под темными деревьями к фонтану, к тому месту, где этим вечером впервые увидел ее. Потом подошел к каменной стене, которой был обнесен сад, оперся о нее руками и уронил на руки голову, остро чувствуя живой мир, окружавший его, каждую клеточку своего тела, каждую острую грань грубого камня в стене, пьянящий аромат нарциссов у себя под ногами, сонную безмятежность весенней ночи… Все это то вдруг исчезало, то снова возвращалось, он словно плыл средь невидимых волн морских, которые лишь изредка давали ему возможность вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха, почувствовать, что сердце бьется по-прежнему, увидеть звезды, а потом снова захлестывали с головой. Когда соборный колокол пробил три, Итале, точно очнувшись, побрел к дому, вошел, поднялся к себе и, не раздеваясь, рухнул на постель, мгновенно, точно его ударили по голове, провалившись в сон.

На следующий день он с самого утра поехал по делам, которые, собственно, и привели его в Айзнар. Впрочем, он старался больше не думать о том, что именно привело его сюда. В данный момент он был в состоянии заниматься только чем-то в высшей степени конкретным, сиюминутным. Повидавшись и переговорив с одной группой интересующих его людей, он тут же забывал, о чем говорил с ними, и переходил к следующей группе. С первого взгляда он казался даже более решительным и активным, чем когда-либо, однако вряд ли сумел бы вспомнить без напряжения, чем был занят всего час назад, или внятно разъяснить, чем занимается в данный момент. Сквозь эту его глухоту удалось пробиться только одному человеку: итальянцу, сосланному в Айзнар за участие в восстании 1820 года в Пьемонте. Этот человек прожил здесь год и вскоре должен был уехать в Англию. Что-то в этом человеке тронуло Итале, и он сразу отчетливо запомнил его продолговатое лицо, имя Санджусто, высокий лоб, курчавые волосы, дружелюбные интонации. Еще то, как они вдвоем сидели в кафе на улице Фонтармана и на столик падали резные тени от не распустившейся еще листвы, просвеченной солнцем. «Либерал — это человек, который считает, что средства оправдывают цель», — говорил Санджусто, и эти слова тоже остались в памяти Итале.

Солнечный свет, еще лившийся с запада, падал сквозь ветви деревьев как-то косо и казался более золотым и немного пыльным в преддверии сумерек; по улице с грохотом, неторопливо проехали несколько карет; вздохнул ветер и принес ароматы вспаханных полей; вскоре над крышами старых особняков взошла луна. Итале вернулся к Арриоскарам лишь к ужину. Ели молча: хозяйка дома, родственница Луизы, была женщиной строгой и застенчивой, а ее муж вообще был неразговорчив; Энрике обедал где-то в другом месте. Беседу за столом поддерживала одна Луиза, желавшая и в данном случае вести себя безупречно, и Арриоскары явно были ей за это благодарны. В десять часов подали кофе, в четверть одиннадцатого ужин наконец закончился. Шла Святая неделя, так что приемы и вечеринки должны были возобновиться только после Пасхи.

Вернувшись в свою комнату, Итале окно открывать не стал и в сад выглядывать тоже. Сняв сюртук, он уселся за письменный стол, чтобы просмотреть местные и иностранные журнальные публикации и рукописные статьи, которых у него за день собралась целая пачка. Он читал внимательно, не поднимая головы и порой делая на полях пометки. В комнате ярко горели свечи, но становилось все холоднее, потому что Итале, вовремя не подбросив дров в камин, позволил и без того несильному огню погаснуть.

Колокол кафедрального собора мягким, но решительным баритоном пропел полночь. Итале совсем сгорбился за столом от усталости, однако продолжал читать.

«Не стоит заблуждаться, — говорилось в одной из статей, — относительно таких проявлений радикализма, как деятельность тайных обществ Франции, Италии и обеих Германий и таких экстремистских организаций, как революционные союзы, возникшие в последние десять лет в Англии и связанные с либеральной фракцией в Орсинии, к которой наше правительство не только относится вполне терпимо, но даже и в какой-то степени поощряет как явный и положительный признак общего роста культуры и просвещенности масс. Запретить публикацию…» Итале вернулся назад, вычеркнул слова «фракция» и «явный», нахмурился и зачеркнул все предложение целиком, потом отложил текст статьи в сторону и устало уронил голову на руки.

Посидев так немного, он встал, прошелся по комнате, погасил свечи и, взяв сюртук, спустился по лестнице и вышел из дома.