Малафрена - Урсула Ле Гуин

Двое мужчин, с которыми он все же успел встретиться в кафе, были довольно молоды; один только что закончил семинарию, второй пытался баллотироваться, но пока неудачно, в депутаты ассамблеи, заседание которой должно было состояться в сентябре этого года в Красное. Они были в восторге от того, что Итале так хорошо знаком с их собственными проблемами и надеждами. Заметив это, он почему-то почувствовал к ним неприязнь и отвечал на их многочисленные вопросы все более сухо, а порой даже грубовато, но разочаровать их оказался не в силах. Распрощавшись с ними, Итале поспешил в гостиницу, куда перебрался после отъезда Палюдескаров. Он заказал себе отбивную, попросил принести обед ему в номер, уселся за стол и принялся просматривать местные издания и собственные записи, скопившиеся за последние несколько дней. Две недели пребывания в Айзнаре, похоже, оказались весьма полезными. Он нашел деньги для обоих журналов, собрал кое-какие материалы, и среди них были даже талантливые, отыскал богатых меценатов и немало поклонников своих изданий среди представителей среднего класса, следовавшего либеральной традиции, установленной в прошлом веке. Все это обнадеживало, но Итале был по-прежнему мрачен. Он привел в порядок документы, съел давно остывший обед и снова сел за работу. Ничего не поделаешь, вперед придется идти одному; бессмысленно искать себе спутника где-то в оставленном позади прошлом. Считай, что счастье еще возможно, делай свою работу как следует и не жалуйся. Только так. И живи один; чтобы быть свободным, необходимо жить в одиночестве.

У него разболелась голова, и он, желая унять боль, часов в одиннадцать вышел немного прогуляться. Улица Фонтармана была исчеркана черными черточками и пятнами теней от ветвей деревьев, просвеченных теплым светом, падавшим из окон домов; дул легкий ветерок, и вечерняя темнота казалась живой из-за шороха листьев, тихого говора и шагов прохожих. Вдруг кто-то окликнул Итале из-за столика уличного кафе. Он узнал этого человека: итальянец, Санджусто.

— Выпейте со мной кофе, Сорде!

Итале остановился, но за столик садиться не стал.

— Я хотел заглянуть в собор…

— О, у нас ведь нынче Пасха! Я тоже с вами пойду, вы не возражаете? Счет, пожалуйста! Пять кофе. — Дальше они пошли вместе. — В понедельник я уезжаю в Англию, — сказал Санджусто. — Но теперь мне уже и уезжать отсюда не хочется, хотя я гораздо лучше говорю по-английски. Мне нравится ваша страна, нравится Красной. И этот Айзнар тоже нравится. И зачем только я в эту Англию собрался! — Он рассмеялся, показав крепкие белые зубы. — Впрочем, порой неплохо все же выбраться за пределы империи, верно? Но я думаю, что скоро вернусь сюда.

— Надеюсь, вас впустят после того, как мы опубликуем статьи, которые вы нам пришлете из Англии, — заметил с Улыбкой Итале.

— О, здесь меня считают куда менее опасным преступником, чем на родине. Да и полиция ваша не так шустра, как у нас, в Пьемонте. Но останавливаться в Вене, чтобы получить разрешение на въезд, я точно не буду…

— А что, если мы подпишем ваши статьи псевдонимом?

— Почему бы и нет? В Турине я, например, был «Карло Франчески». А вы, между прочим, выглядите усталым, Сорде.

— Я действительно устал.

— А я переполнен кофе, словно корабль, который вот-вот потонет. Каждый вечер я только и делаю, что пью кофе… Чем мне, собственно, еще заниматься?… — Он снова засмеялся. — Такая у меня жизнь!.. Нет, вы только взгляните на этих бедолаг, — прошептал он, когда они миновали двоих полицейских, весьма импозантно выглядевших в имперской форме, — как же им хочется домой, в свою Богемию, или откуда там они приехали! А впрочем, всем нам в пасхальную ночь хочется домой! Мы бы, например, непременно поплыли к мессе на лодке через озеро…

— Какое озеро?

— Лаго д'Орта, — сказал Санджусто, произнося это название с каким-то особым удовольствием и нежностью.

Они подошли к собору; двери его были распахнуты; в полумраке поблескивало золото внутреннего убранства. Через площадь к собору со стороны старой части города направлялась небольшая процессия — монахини и воспитанницы, укутанные в шали. Итале узнал серые платьица девушек из монастырской школы — в таком же была сегодня Пьера… Она, без сомнения, сейчас среди старших девушек, идущих сзади с покорно опущенными головами. Только вряд ли она хочет видеть его, да и он не сумеет отыскать ее среди одинаковых стройных девичьих фигурок, укутанных в шали…

— Милые утятки, — сказал Санджусто. — Я их часто вижу днем, когда они выходят на прогулку — такие чистенькие, аккуратные, глазки сияют и все вокруг замечают! Мне нравятся девочки из монастырских школ; образование они всегда получают неплохое. Простите, я не оскорбляю ваших религиозных чувств своей болтовней?

— Нет! — рассмеялся Итале.

— Мне бы очень хотелось повидать те горы, откуда вы родом. Когда вы вчера рассказывали о них, я подумал, что все это очень похоже на мою родину.

— Я бы очень хотел, чтобы вы смогли поехать туда со мной, Санджусто.

— Вот и прекрасно! Все еще впереди. Если научиться ждать, все ожидаемое непременно случится. Это я испытал на собственном опыте. Научиться ждать — вот отличное занятие для изгнанника! Хорошо, я буду помнить о вашем приглашении, Сорде. Спасибо. Но пойдемте, месса уже начинается. — И они вошли в церковь, полную томления пасхальной ночи.

— Христос воскрес! — ликуя пел хор, и музыка звучала в ночи, точно свет зари. И светлая радость омыла вдруг сердце Итале, так дождь омывает порой камень на перекрестке, и он, точно бриллиант, вспыхивает в солнечных лучах, что внезапно прорываются сквозь тучи.

Этим сентябрьским утром деревенские женщины, торговавшие на центральном рынке Красноя луком, яблоками, сметаной, сыром и другими плодами садов, огородов и молочных хозяйств, еще до полудня распродали свой товар и собрались с пустыми корзинами и бидонами домой, надеясь сесть на какую-нибудь попутную телегу, однако Пройти через площадь кафедрального собора им не дали. Австрийская полиция и большой отряд дворцовой стражи в алых мундирах уже перекрыли одну улицу и очищали от народа вторую, громко требуя разойтись. Над конскими головами покачивались каски, поблескивали кокарды; лошади нервно прядали ушами, золоченые пуговицы мундиров сверкали в лучах солнца, еще по-утреннему неяркого, но уже начинавшего припекать. Те, кому удалось подоит» ближе к площади до того, как их остановили и сбили в толпу, могли видеть, что целый батальон гвардейцев выстроился рядами перед входом в собор.

— Ишь, стоят, как красные кегли, — заметила толстая, могучего сложения крестьянка из Грассе.

— Да пусть себе стоят, коли велено, да только мне-то это стояние вовсе ни к чему, меня уж ноги не держат, — откликнулся ее сосед, высокий худосочный мужчина, и нервно подвинул мешавшую ему корзину, что висела на руке у матроны.

— Да уж, матушка, рядом с твоими козьими сырами долго не простоишь! — с улыбкой встрял в разговор другой мужчина в фартуке сапожника, сутулый от вечной согбенной позы, в которой ему приходится забивать гвозди в чужие башмаки, и беззубый из-за дурной привычки всех сапожников держать гвозди во рту.