Проклятие рода Плавциев - Данила Комастри Монтанари

— Жаль, что Гней не может нам это подтвердить, — ответил патриций.

— И все же нельзя исключать Елену и Фабриция из числа подозреваемых: их собственных утверждений, будто они провели ночь вместе, недостаточно.

— В таком случае зачем им было говорить, что они расстались поздно ночью? — спросил сенатор. — Если бы они хотели придумать себе алиби, то не стали бы делать это наполовину.

— Им пришлось это сделать, — возразил Кастор, — поскольку на рассвете Елену застала в перистиле свекровь.

— А значит, и Паулина не спала в ту ночь, — рассудил Аврелий.

— Но, патрон, ее никто не видел. Впрочем, было бы крайне глупо, только что совершив убийство, привлекать к себе внимание ссорой с невесткой! — заключил секретарь.

— Или же очень хитро, если она заметила, что ее видел Паллас… — проговорил патриций. — Кто еще у нас остается в качестве возможного преступника? Только Фабриций и Елена, если, конечно, ты добросовестно следил за Плаутиллой. Ты уверен, что не упускал ее из виду?

— Пусть сразит меня Гермес, если я хоть на минуту оставил ее без присмотра! — заверил александриец.

Аврелий недовольно посмотрел на него:

— Кастор, мне хотелось бы, чтобы ты оставил свою дурацкую привычку клясться богом воров. Это не производит хорошего впечатления!

— Гермес — отличный бог, он всегда помогал мне! — отшутился секретарь. — Что же касается Паулины, помнишь, как она возражала, когда Гней решил оставить состояние незаконнорожденному сыну, ведь ее-то собственному нечем платить солдатам? Фабриций из-за этого, может быть, и сошелся с Еленой… Кстати, а какова она в постели? — бесцеремонно поинтересовался александриец.

— Понятия не имею! — вспыхнул патриций.

— Хозяин, тебе нездоровится? Или ты дал обет Артемиде Девственнице?

— Кастор, отчего ты так стараешься выставить Елену в плохом свете? Боишься, что я увезу ее в Рим?

— Напротив, хозяин, я надеюсь на это! — с присущей ему искренностью уточнил грек. — Эта женщина ненадолго увлечет тебя. Меня гораздо больше беспокоит ее дочь! Когда сорокалетний мужчина начинает засматриваться на девочек… Послушай меня, оставь в покое ребенка, пусть она радуется жизни с Сильвием. А увезешь с собой — только богам известно, чем это кончится!

Аврелий не ответил. Если бы завещание нашлось и Сильвий женился бы на Невии… Как же он не подумал раньше?

Почему никто, даже его циничный секретарь, не заподозрил в убийстве эту лисичку?

* * *

А спустя пару часов Аврелию пришлось побеседовать с Сильвием. Молодой человек был чрезвычайно взволнован.

— Хозяин говорил мне о каком-то наследстве, но я не знал, что он назначил меня единственным наследником, — сказал молодой человек.

— Это твой отец, — возразил сенатор. — Перед смертью он признал тебя.

Сильвий криво усмехнулся:

— Решился наконец… Лишь потеряв двух сыновей, вспомнил о третьем.

— Фабриций прав: ты ненавидел его, — строго произнес сенатор.

— Да, — еле слышно произнес Сильвий.

— И все же он недурно обращался с тобой, — заметил Аврелий.

В самом деле, у скольких еще слуг текла в жилах хозяйская кровь? Сколько потомков благородных Мариев, Юлиев и Антониев жили в цепях и дрожали от ударов плетьми в каждом римском доме? Сколько кровосмешений происходило ежедневно между единокровными братьями и сестрами из-за того, что они ничего не знали о своем родстве? Никто не отваживался говорить об этом.

Гней всегда заботился о Сильвии, дал ему образование, необходимое для надежного будущего, задолго до того, как лишился других наследников. И тем не менее Аврелий догадывался, что этот юноша, не питавший к Плавцию никакой благодарности, скорее гордился бы своим происхождением от Спартака, чем от богатого торговца рыбой.

— О нем не очень хорошо отзывались, — произнес Сильвий. — Однажды мне довелось случайно услышать разговор двух гостей о том, чем Гней занимался во время правления Тиберия. Какие-то весьма сомнительные дела, которые вряд ли позволили бы ему с чистой совестью явиться в Рим. Отсюда и его любовь к сельской жизни, именно поэтому он удалился сюда, на берега Авернского озера.

— И ты веришь этим сплетням, Сильвий? — миролюбиво спросил Аврелий.

— Но ведь и в самом деле Гней сколотил свое состояние в те времена, когда другие падали замертво под мечом палача.

— Я тоже выжил при Сеяне, при Тиберии и Калигуле. Пришлось выкручиваться, признаюсь. Другие, менее осторожные или, может, более честные и бескомпромиссные, чем я, потеряли все. Они сделали свой выбор, и он, безусловно, похвальный. Но, как я уже говорил тебе, не всегда героическое самопожертвование или красивая смерть — подобные тем, что риторы приводят в качестве примера в книгах по истории, — делают жизнь лучше. Так или иначе, копание в прошлом Гнея ничего не изменит. Хороши ли, плохи его деяния, он твой отец.

— Я перестал ненавидеть его. Теперь он, в чем мать родила, сидит в лодке Харона, а там слуга ничем не отличается от короля.

— И ты станешь paterfamilias, полноправным хозяином имения, настоящим римским гражданином…

— Никогда не соглашусь на это… — решительно заявил Сильвий.

Аврелий улыбнулся с едва заметной насмешкой.

— Ох, согласишься, мальчик мой… Во всяком случае, после того, как тебя немного поупрашивают, твоя чрезмерная гордыня умолкнет.

— Гордыня? У слуги? — со злобой воскликнул вольноотпущенник, сжимая кулаки.

— Да, и намного больше, чем та, что может продемонстрировать знатный Луций с присущей ему спесью, юный Сильвий! Кстати, о Луции Фабриции. Имей в виду, что, если не отыщется завещание, он станет управлять тут по-своему: будет держать рабов впроголодь, изводить непосильным трудом, забивать плетьми. Сам видишь, для всех было бы лучше, если бы наследство оказалось в твоих руках.

— Не могу, — повторил юноша, но уже не так уверенно.

— Ты должен! Ты не имеешь права оставлять людей в руках этого мясника только из-за какого-то мнимого благородства, лишь бы покрасоваться перед самим собой! — воскликнул сенатор, беря Сильвия за руку. — Тебе неприятно, понимаю. Ты всегда презирал хозяев, а теперь судьба обязывает стать одним из них!

— Я не справлюсь, — посмотрев на Аврелия, проговорил юноша, и по лицу его потекли слезы.

Патрицию показалось, он что-то увидел в его темных глазах. Они словно что-то напомнили ему, почудилось сходство с другим лицом…

— Утри свои женские слезы, Плавций Сильван! Ты уже мужчина, римлянин, глава семьи. И не можешь больше позволить себе слабость! Будешь повелевать рабами, вершить справедливость, управлять имением. Вставай, пора!

Юноша словно очнулся. Он выпрямился, стараясь принять решительный вид.