Языковая структура - Алексей Федорович Лосев

оно столь велико, что не поддается математическому исчислению), сколько именно в смысловом различении отдельных смысловых элементов, которые всегда соблазнительно понять как нерасчлененную массу. Между тем из общей валентности отдельные семантические элементы появляются не только в различной, но всегда и в точно различаемой форме, которую, впрочем, не всегда удается точно формулировать ученому-лингвисту.

Валентность и сочетаемость – тоже очень близкие термины, поскольку валентность также указывает на некоторого рода объединение языковых элементов. Но сочетаемость в обычном смысле слова предполагает семантическую статику каждого из сочетаемых элементов, в то время как валентность требует их семантического становления. Так, например, падежная форма, взятая как валентность или как ее результат, все равно предполагает дальнейшее дробление и уточнение сочетаемых элементов. Если категория родительного падежа в данном языке сочеталась с определенным значением, то это не значит, что такое значение падежа постоянно и неподвижно. Оно тоже является принципом для дальнейших структурно-семантических сочетаний. Родительный падеж является не только одним из многочисленных элементов валентности падежа (ведь разных падежей существует в языках очень много), но и сам обладает валентностью в отношении различных выявляемых им элементов. Так, в латинском языке мы говорим не только о родительном падеже, но и о родительном принадлежности, родительном качества, родительном количества, родительном разделительном, родительном субъекта или объекта и т.д. Поэтому и сочетаемость такого рода падежей в латинской речи, взятая сама по себе, есть понятие статическое, но взятая как порождение слов с более общей валентностью, уже перестает быть статикой и тоже начинает обладать валентностью в динамическом смысле слова.

Но имея в виду валентность слова как указание на его изменяемость, ни в каком случае нельзя сужать этой языковой валентности. Так, например, парадигматическая изменчивость слова, основанная на внесении каждый раз какого-нибудь нового элемента в исходное семантическое сочетание, тоже является понятием достаточно статическим в сравнении с той общей валентностью, о которой мы говорим.

Чтобы как-нибудь обозначить ту большую смысловую потенцию, которая заложена в слове «валентность», необходимо придумать для нее такой термин, который исключал бы всякий намек на пассивный характер и на статику семантических элементов, проистекающих из языковой валентности. Таким названием нам представляется смысловая заряженность. Только с таким пониманием валентности она может быть введена в науку в виде чего-то вполне реального и в то же самое время в виде чего-то безусловно нового. Поскольку часто приходится изучать языки не из живого разговора, но из книг о языке, из грамматик, то язык может представляться содержащим в себе свод тех или иных неподвижных правил, исключения из которых тоже обычно представляются в очень статическом виде. Кроме того, и словари, даже самые подробные, только в самой ничтожной степени отражают подвижность и смысловую заряженность содержащихся в них слов и вообще языковых элементов.

Но живой язык вовсе не состоит ни из каких правил и ни из каких исключений. Можно быть совсем неграмотным и прекрасно говорить на том или ином языке. Уже самый простой разговор одного человека с другим, не говоря уже о других более интенсивных формах использования языка, возможен только потому, что каждое слово и каждый языковой элемент заряжен бесконечным количеством разного рода смысловых оттенков, и мы даже и сами не замечаем, какое огромное количество этих оттенков выступает в наших словах и какое огромное количество этих оттенков должно заключаться в наших словах, чтобы мог состояться самый обыкновенный разговор. Поэтому бесконечная смысловая заряженность каждого языкового элемента является подлинной спецификой языка, и только здесь то неподвижное «основное» значение слова, о котором мы говорили вначале, становится живой и подлинной динамической картиной выражаемых нами мыслей в языке.

В сравнении с этой смысловой заряженностью всякой языковой валентности, парадигматические и синтагматические смысловые оттенки, конечно, представляются чем-то статическим, малоподвижным и указующим не столько на живую смысловую подвижность языка, сколько на статичность результатов их функционирования, получаемых не как «энергия», но именно как «эргон», если употреблять старинную терминологию Гумбольдта. То или иное парадигматическое и синтагматическое множество не есть смысловое движение языка, но есть только неподвижный результат этого движения.

Точно так же нельзя заменить термин «валентность» термином «контекст». Хотя контекстов и существует бесконечное множество, тем не менее самый этот термин звучит достаточно статично и не указывает на смысловую мощь, которая содержится в языковой валентности. Контекст – это тоже результат движения того или другого языкового элемента в тех или иных сегментных пределах, в то время как термин «валентность» уже по самой своей этимологии указывает на исходный и максимально насыщенный момент движения, а не на какую-нибудь вторичную и результативно возникшую точку этого движения.

Таким образом, языковую валентность необходимо отличать от: 1) основного значения слова, 2) полисемии, 3) сочетаемости отдельных языковых элементов, 4) парадигматического и 5) синтагматического множества, 6) контекста и тем самым 7) дистрибуции (которая, как известно, есть не что иное, как совокупность определенных контекстов для данного языкового элемента). Все эти категории вполне реально функционируют в языке, но они отличаются статическим, а не динамически заряженным характером. Не вводить в современное языкознание момента валентности – это все равно, что в естествознании игнорировать ядерную физику и понимать атом в свете тех же самых статических представлений, которые существовали в науке полтораста лет назад.

§ 6. Заключение

На основании предыдущих соображений мы склонны придавать категории языковой валентности очень большое значение для построения всего общего языкознания.

В 30-е годы прошлого века Вильгельм Гумбольдт выдвинул учение о языке как о способе понимания мира. И эта доктрина имела и еще до сих пор имеет огромное значение. Однако в настоящее время общее языкознание владеет такими категориями, которые заставляют нас истолковать эти идеи гораздо шире и глубже. Несмотря на полную правильность учения о том, что язык есть не «эргон», но «энергия», оно оказывается уже устаревшим, и требуется его новая формулировка. Значительную роль в этом играет именно категория языковой валентности. Здесь приходится формулировать несколько пунктов, которые едва ли можно ограничить пределами старого и нового гумбольдтианства.

Валентность языка тоже есть своего рода «энергия» языка. Но с точки зрения современного советского языкознания, в этой языковой энергии необходимо выдвигать в первую очередь следующие моменты.

Язык – отражение действительности, которое может быть и правильным и неправильным. Но сама действительность безгранична и бесконечна. Может ли в таком случае мышление быть ограниченным и конечным, если оно отражает бесконечную действительность? Да, мышление есть отражение действительности, но именно поэтому валентность мысли, будучи функцией действительности, в принципе всегда бесконечна, и это легко заметить при наблюдении всех тех оттенков, которые