Акулы из стали. Последний поход - Эдуард Овечкин

Не знаю, что там уж задело помощника, наверняка упоминание женщин, но, велев всем его ждать и не расходиться, он удалился. Посидели, подождали. Сходили покурили, ещё подождали. И ещё подождали, а потом ещё, а потом уже решили, что надо бы и спать ложиться, пока хмель вовсе не выветрился, а то стараешься, стараешься, а, как дураку, спать опять трезвым ложиться.

Утром все идут на подъём флага, а помощник в центральном сидит мрачнее не то что тучи, а самого одинокого утёса в самом северном море и велит от него отстать – даже вахту из центрального выгнал, чтоб не мешали сосредотачиваться. Хорошо, что вчера вахту нёс мичман Валёк, который за спиртом следил пуще, чем некоторые за платьем снову следят: он-то и поведал, что там было дальше. Прибежав в свою каюту (восьмой отсек, носовее перехода в девятнадцатый), помощник долго чем-то гремел, стучал и булькал, вроде бы даже упал один раз, и в итоге вышел из каюты, баюкая в руках трёхлитровик, практически полный спиртом. Что значит – откуда я знаю, что спиртом? Он же от воды отличается, если определённый опыт в этом деле иметь, да и дальше… события показали. Бежал помощник радостно, Валёк сразу вспомнил мультипликационный фильм про то, как к ослику бежал Пятачок. Вот оно, подумал ещё Валёк, как мало нужно человеку для сиюминутного счастья – всего лишь иметь возможность порадовать друзей. Но коварная возможность, видимо обиженная за слово «иметь» в мыслях Валька, решила отомстить и друзьям не отдаваться.

Взбежав по трапу молодым маралом, помощник уже резво занёс ногу в люк девятнадцатого, но тут его метацентрическая высота, как и любая порядочная метацентрическая высота, когда за ней перестают следить, устремилась к его же центру тяжести, и, потеряв остойчивость, помощник рухнул на площадку трапа, разбив банку самым звонким и эффективным способом.

Потоки «шила», счастливые от своего освобождения из оков банки, вместе с осколками этой же банки с радостным гиканьем ринулись вниз по трапу – прямо под ноги выходившим из сауны командиру и командиру дивизии. Те были распаренные до красноты, довольные и умиротворённо завёрнутые в простыни. Прямо как римские патриции, если бы римские патриции носили тапочки в дырочки и проставляли чёрные штампы «ВС» со звездой на своих туниках. Ну и испарения, конечно же, сразу принялись пропитывать воздух в отсеке.

– Нормально вы командира дивизии встречаете! Это я решительно одобряю! Хотя, конечно, предпочитаю внутрь, ноги я и так уже помыл.

Командир промолчал.

– Что тут за гвалт? – из каюты вышел механик.

– Что за шум? И вонь? – из каюты вышел замполит.

– А чего ты башкой крутишь? – уточнил командир у помощника.

– А вот думаю, откуда командующий флотилией выскочит!

– Ты лучше думай, что утром в объяснительной мне напишешь. Пойдёмте, тащ адмирал, у нас есть благородный коньячок для укрепления здоровья, чего нам тут стоять!

– А у меня тоже здоровье так себе! Боюсь даже, что комиссуют вот-вот! – запустил пробный шар механик.

– Ну заходи тогда. Нытик.

И вот как это объяснить, тем более – письменно? Ну устно можно что-то промямлить, помяться ногами, виновато в пол посмотреть, с детства своего трудного зайти и сложного семейного положения, повздыхать и сделать вид глубокого раскаяния, похлопать ресницами и пообещать, в конце концов, что больше так не будешь. А письменно? Как мяться письменно? Вот и помощник не знал. Хорошо, что трюмные на войне своих не бросают, а то до сих пор так и сидел бы.

– Ну чо ты, Уася? Чо горюешь-то?

– Да как мне не горевать-то? Такой конфуз вчера вышел! А я и не помню ничего: зачем я это «шило» нёс, куда я его нёс и зачем на палубу лить стал! Вы не в курсе, ребята?

– Не-е-е. Вообще не в курсе, – решили ребята не посвящать помощника в отягчающие обстоятельства его проступка.

– Слушай, так у тебя оргприказов восемьсот двадцать шесть штук! Найди какой-нибудь, по которому положено палубу «шилом» мыть, и на него всё и вали!

– Палубу?

– Палубу.

– «Шилом»?

– «Шилом»!

– Ночью?

– Восемьсот двадцать шесть штук! Кто там в них разберётся! Давай, как папа учил: отринул все сомнения и в бой!

– Вам легко говорить!

– Вот вообще нелегко! Прям вот на душе камень лежит за брата своего! Ты ж как брат нам! Может даже, нам вчера «шило» и нёс! Ты чего завис?

– …так, погоди-те ка, я, кажется, начинаю вспоминать! Эй, куда вы побежали все?!

И помощник понуро повесил голову над белым листом, на котором одиноко синело слово «объяснительная». Стало легче, конечно, от того, что помощник вспомнил, куда он вчера нёс «шило» и зачем. По крайней мере, стало спокойнее на душе, что крыша у него не едет, а даже наоборот – вот какой он молодец, нёс добавку товарищам по оружию. Ведь если посмотреть на ситуацию в этом разрезе, то не принести товарищам добавку – это как съесть бифштекс в приличном обществе при помощи трёхзубой вилки и вовсе без ножа: можно, но смотреть после этого на тебя будут искоса. Как на больного.

«О! Доктор!» – пришла в голову спасительная мысль.

Не знаю, как на гражданских судах, но на военном корабле, если решительно непонятно, как выпутаться из неловкой ситуации, немедленно следует бежать к доктору.

– Паша, спишь? – просунулся помощник в каюту доктора.

Доктор читал книжку, книжка была большая, но в докторовых руках казалась записным блокнотиком.

– А что, похоже, что сплю?

– Да кто вас разберёт, что у вас на что похоже! Слушай, Паша, выручай, а!

Доктор аккуратно закрыл книжку, положил её на стол и, сложив руки на груди, повернулся к помощнику:

– Жалуйтесь, больной!

Помощник вздрогнул. Не от слова «больной», конечно, а от внимательного докторского взгляда. Надо заметить, что вздрагивать было от чего: сам первый раз увидев того доктора, я с трудом подавил в себе желание немедленно вывернуть карманы, отдать ему всё и пообещать сбегать принести ещё, хотя доктор лишь улыбнулся и ласково сказал: «Привет, чувак! Где вашего докторилу найти можно?» И при этом я стоял дежурным по кораблю, был вооружён пистолетом Макарова и матросом с автоматом.

Доктор этот начинал свою карьеру военного врача со срочной службы в морской пехоте. Потом – Академия, и потом уже по какой-то злой шутке кадровиков его не поставили просто стоять на границе и улыбаться в сторону противника (чего хватило бы для удержания от нападения какой-нибудь небольшой страны, типа Польши), а направили в подводный флот. Он был огромен. Нет, не так. Он был ОГРОМЕН: во-от такенные плечи, во-о-о-от такенные банки, шея – как у меня туловище, пальцы – как у меня руки. А лицо такое, знаете, как будто его боженька не руками лепил, а топором, и то – наметил заготовку, отложил дела на потом, не знаю, может, покурить отошёл или кофию поехал испить в какое-нибудь модное заведение, а какой-то чересчур активный архангел подумал: «А, и так сойдёт! Нормальный Паша!» – и выпнул Пашу в наш нелепый мир. Паша и нрава был такого, знаете: не Дед Мороз, но добрый и представлялся нейрохирургом. Хотя там один ноготь на пальце был больше, чем у козы мозг.