Время игры - Василий Звягинцев

— Как? Через весь Крым, Перекоп, и там еще пятьсот верст? Да у меня и бензина не хватит…

— Морем. Сейчас едем на Корабельную сторону, там погрузим вашего железного коня на шхуну и — вперед. По дороге и поговорим… На все времени хватит. И без всякого риска…

По интонации Славского можно было допустить, что в понятие «без риска» входит и возможность утопить нежелательного свидетеля в открытом море в случае чего.

— Выбора, как я понимаю, у меня особого нет, — вздохнул Шульгин.

— Пожалуй что. Если вам не улыбается возможность на самом деле продолжить свой путь по суше, очень рискуя и без надежды на дружескую помощь…

— «Никогда не заговаривайте с незнакомыми», — процитировал Сашка.

— Что вы сказали?

— Так, ничего. Вспомнил одного умнейшего русского писателя. У него тоже нечто похожее на мой случай описано. Правда, там он с дьяволом заговорил на бульваре…

…Действительно ли Славский готовился к подобному варианту, или тридцатитонный парусно-моторный дубок «Лев Толстой» с экипажем из полурыбаков-полуконтрабандистов постоянно был готов к выходу в море, но уже через полтора часа, задолго до рассвета, постукивая керосиновым «Болиндером», поплевывая горячей водой из патрубка системы охлаждения, крутобокий кораблик, похожий формой корпуса на скорлупку грецкого ореха, вышел за боновые заграждения.

Укутанный старым парусом, принайтовленный смоленым канатом «Додж» угнездился между рубкой и трюмным люком, Джо устроился якобы спать в его кузове, демонстративно пристроив под бок «маузер» с пристегнутым прикладом, а Шульгин с сопровождающими лицами спустился в крошечный кубрик под полубаком.

Немолодой матрос, более похожий на грека, чем на русского, принес медный чайник с кипятком, заварку, колотый сахар, хлеб, сало, лук, две крупные копченые кефали и квадратный штоф с жидкостью понятного назначения.

— Казенка по нашим средствам дороговато выходит, а это сам боцман дома гонит. Из груш и яблок. Забористая, — счел нужным сообщить он.

— Местный кальвадос, — объяснил «темному», как он считал, иностранцу Славский. — Теперь наконец и поговорить можно по человечески. Ну, за спасение… — поднял он по первой.

Я, верно, болен: на сердце туман,

Мне скучно все, и люди, и рассказы,

Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.

Н. Гумилев

Возможно, Индийский океан. Время неизвестно.

Проход «Призрака» через фиолетово пульсирующую в ночном тумане рамку межпространственного окна сопровождался резким оглушительным хлопком, похожим на выстрел противотанкового гранатомета. У меня даже зазвенело в голове, и корпус яхты загудел, резонируя.

Перепуганные женщины, невзирая на строгий приказ сидеть внизу до конца боя, выскочили на мостик.

«Вот этого мы не предусмотрели», — подумал я.

По странному закону природы межвременной переход осуществлялся беззвучно, а межпространственный всегда вызывал звуковой эффект, но — незначительный.

От легкого, едва слышного щелчка при перемещении массы в 50–100 кг до звука откупориваемой бутылки шампанского, когда сквозь «барьер» переносился, например, автомобиль. Как-то никому не пришло в голову, что зависимость здесь линейная, и океанская яхта в четыре сотни тонн, отправляясь в Южные моря, вызовет такой вот «прощальный салют».

Впрочем, беды в этом, кроме посеянной среди моих спутниц паники, никакой. Наоборот, этот гром подтвердит версию гибели «Камелота» от вражеского снаряда.

— Все, девчата, успокойтесь. От англичан мы оторвались, видите, море чистое, а грохнуло так на прощание. Воронцов всем бортом пальнул из крупного калибра.

— Где же они теперь, я не вижу, — удивилась Анна.

Действительно, гладь вечернего моря была абсолютно пустынна, как во времена Магеллана. Небо покрывали густые облака, только в узком их разрыве у самого горизонта багровое солнце касалось краем зелено-черной воды.

— Ушли к северу, вот их и не видно. Все, дело сделано. Иди вниз, отдохни полчасика, и будем ужинать…

Анна послушно застучала каблучками по трапу, Ирина, отчего-то поджав губы, но ничего не сказав мне, направилась следом.

Ну и хорошо. Мне вдруг захотелось побыть одному. Перепсиховал, наверное.

Сейчас хорошо покурить, привести в порядок мысли. Может быть, послать рассыльного с вахты в бар за рюмочкой.

Потому что и вправду проблемы, заботы, терзания кончились.

Так я ощущал себя как в первый день отпуска, приехав куда-нибудь в Геленджик или Новомихайловку.

Душевная расслабленность, радость при виде совершенно экзотических для москвича пейзажей, а главное, все-таки море.

Не резервуар соленой воды, а символ абсолютно других критериев и принципов жизни.

Никто в Москве после работы не идет на набережную, чтобы в компании друзей пить кофе десятками чашек и обсуждать семейные, городские или общемировые проблемы. И не играет в нарды. В Сухуми же это в порядке вещей. Никто там не поймет нашего, столичного образа жизни.

Дурацкого, по большому счету.

Ирина появилась рядом со мной совершенно неощутимо. Только что ее не было. И вот она стоит рядом, положила теплую ладонь мне на шею.

Я даже не успел заметить, как наступила ночь.

— Все? — спросила она, придерживая пальцами волосы, раздуваемые куда более свежим и соленым, чем в Эгейском море, ветром.

— Выходит, что все. Полюбуйся на небо. Давно такое видела? — Я обнял ее за плечи и ниже.

Зрелище действительно было эффектное. Пожалуй, даже чересчур.

Словно на театральной декорации.

В разрывах быстро бегущих по небу туч слева открывалась моментами громадная полная луна с отчетливо видимыми и невооруженным глазом морями и цирками.

Ее яркий, но отчего-то выглядящий зловещим диск окрашивал края туч мерцающим зеленовато-янтарным цветом. А чуть правее зенита, склоняясь к юго-востоку, то открывался, то вновь задергивался облачной кисеей Южный Крест. Будто нарочно.

Знаковое, слегка даже культовое созвездие для нас, романтиков шестидесятых годов, никуда не выезжавших дальше Пицунды или Паланги, но мечтавших о краях, прославленных Стивенсоном и Джеком Лондоном.

Не слишком яркое и заметное, кстати сказать, созвездие, и, если бы я не штудировал в свое время звездные карты, вряд ли нашел бы его на небе. А представлялось (вернее — хотелось думать), что оно должно сверкать на тропическом небе, как бриллианты королевы на черном бархате сафьянового футляра.

— Наконец-то, — прошептала Ирина, прижимаясь ко мне и небрежным движением плеча сбрасывая куртку на палубу.