Ловушка для бабочек - Евгения Перова

Два червячка, каждый в своем коконе. Каждая со своей бедой. Каждая со своей виной. Такие одинаковые. Такие разные. Одинакие криле. Пойти посмотреть, как там она? Сестра моя, мой близнец, моя половинка, двойной орешек! А потом она уедет. Увезет свою половинку сердца.

Жила-была чайная роза, она очень любила пить чай.

Они пришли к вечеру, в какой-то день после похорон, эти люди с жетонами и жесткими взглядами. Расспрашивали ее.

– Не заходил ли к вам… такого-то числа во столько-то?

– Заходил. Заходил и ушел. Простите, я не могу сейчас с вами говорить. Я недавно похоронила мужа. Инфаркт. Обширный инфаркт миокарда.

– Мы сожалеем. Мы очень сожалеем. Мы просто делаем свою работу. Выполняем свой долг.

Долг смертных…

– И вы его больше не видели?

– Не видела. Он даже не пришел на похороны. Любимый ученик. Не пришел на похороны.

– Последний вопрос, мадам. Что у вас с руками? Откуда эти царапины?

– Царапины? Ах, царапины… Мужу стало плохо в саду, он упал среди роз. Я пыталась его поднять.

Они переглядываются, инспектор и его помощник.

– Можно взглянуть на сад?

Каменная ограда, поломанные кусты увядших роз, старое кресло-качалка. Скрип-скрип. Ничего подозрительного. Они уходят.

– Какая красотка, – говорит один.

– Молодая вдова, – говорит другой.

– На двадцать лет моложе!

– Да ты что, на все тридцать.

Безумная роза. Роза полуночи.

А она все сидит в саду. Все в той же качалке. Скрип-скрип. Вокруг тлен, запустение. Кошки смотрят на нее с неодобрением. «Где вы были, предательницы, – говорит она. – Всегда вас нет, когда нужно». «Она нас больше не любит», – говорит Роуз. «Мы ей больше не нужны», – соглашается Ирис. И кошки уходят, растворяются в сумерках, сначала Ирис, потом Роуз.

– А вы знаете, его так и не нашли!

– Кого?

– Да этого студента. Как же его звали? Любимый ученик Димитрия Дорна. Пропал, а полиция так ничего и не выяснила.

– Да что вы?

Тишина. Падает маленький камешек с ограды. Один, потом второй. Медленно, беззвучно разрушается ограда. Камень за камнем. Она не видит. Ей все равно. За спиной у нее разрушается дом. Медленно и беззвучно. Складываются стены, падает крыша, черепица летит по воздуху. Пыль, обломки. Больше нет ничего. Пусто. Только она все качается в кресле-качалке, одна. Скрип-скрип. День – другой, год – два, вечность. Девять месяцев, три месяца, уже пять. Одно мгновение. Она лежит в качалке, запрокинув голову, смотрит в черное небо. Теперь небо всегда черное. Холодно. Теперь всегда холодно. Весны не бывает никогда, лето иссякло. Остатки осени. Все время идет дождь. Черное небо. Черная зима. Бабочки! Белые бабочки летят стайкой, спускаются по спирали. Холодные белые бабочки, падают на землю, все белое вокруг. Белая ночь. Холодно, холодно, холодно… Больно.

Пусто, пусто, пусто.

Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом…

Все жизни, все жизни, все жизни…

И майских жуков не бывает слышно в липовых рощах…

Все белое вокруг, черная бабочка мечется, вьется, заблудилась в непроглядной белизне. Белый-белый ковер, черная хрупкая фигурка прыгает по ковру, удар ногой, выпад рукой. Что ни цветок – то роза! Что ни воин – то самурай! Кий-я-я-а! Фрик, синеглазая стрекоза. Маленький воин. А с кем ты сражаешься, Фрик? Кто твой противник? Я знаю, кто мой противник. Ты уверена?

– А вот и мы! А вот и мы пришли к мамочке!

Ребенок. Это мальчик, маленький мальчик. Он улыбается, ямочки на щеках, машет кулачками. Ах ты, мой сладкий! Она смотрит на него внимательно и строго, слишком внимательно и слишком строго. Ты кто? Маленький, мягкий и беззащитный, безымянный червячок. Вишневая косточка. Червячок, из которого когда-нибудь получится бабочка, полетит за четыре тысячи километров, чтобы умереть от любви.

– Не хотите взять ребенка, мадам?

Она не хочет. «Элизабет, ты должна исполнять свой долг», – говорит Анна. «Ты нужна ему, Бетти», – говорит Фредерика. «Лиза, дорогая, возьми его», – говорит Димитрий. Мой мальчик! А впрочем, он не уверен. Никогда он ни в чем не уверен.

А тот, другой, весь в черном, чьего имени она не помнит, все улыбается своей жестяной улыбкой, улыбается из-под земли… «Там ему самое место», – говорит Фредерика. Ты думаешь? Конечно. В конце концов убийство есть убийство, улыбается он из-под земли. Его улыбка прорастает, как сорняк, она топчет ее ногой, наступает сильно, еще сильнее! А она все прорастает и прорастает.

Долг смертных ополчаться на чудовищ.

Качается кресло-качалка. Скрип-скрип. Вверх-вниз. Ловушка пуста. Скрип-скрип. Вверх-вниз. Вверх-вверх… Бабочка улетела. Она летит по спирали вверх, все выше и выше, прямо в небо, туда, где яркий, яркий, яркий свет… Туда, где Димитрий.

Плохая дочь. Негодная жена. Никудышная подруга. Никчемная мать.

Лучше улететь в это черное небо, чем жить в нелюбви.

Не в любви.

Вне любви.

Скрип-скрип. Вверх-вниз. Вниз-вниз…

Русалка плывет в океане среди молчаливых рыб. Ныряет глубоко-глубоко, так глубоко, что ничего не видит и не слышит. Растворяется в черных волнах. Не слышит, как звонит телефон. Маленький мальчик лежит в кресле-качалке. Один. Скрип-скрип. Вверх-вниз. Он не плачет. Это спокойный мальчик. Послушный.

Где твоя мама, мальчик?

Телефон просто разрывается.

Анна уже не встает. Она совсем высохла, одни глаза остались, смотрят внимательно и строго, как всегда, слишком строго и слишком внимательно. Нелюбовь.

– Лили, – говорит Анна. – Лили!

С ударением на первое «и» – «Ли́ли». Лили?

– Лили, когда же ты придешь, Лили? Тебя так долго нет. Так долго.

– Лили не придет, – говорит Полин. – Лили умерла, ты забыла, старуха?

– Это ты глупая старуха! Что ты врешь, Лили не могла умереть, как она могла умереть, я так ее любила, больше жизни, сокровище мое, а ты говоришь умерла!

– Выпей-ка бульончику, давай, тебе надо поесть, хоть немножко поесть, Анна! Тебе нужны силы, скоро приедет Элизабет, бедная девочка, ты же не хочешь, чтобы она испугалась, увидев твои мощи.

– Элизабет? Когда приедет Элизабет? Неблагодарная девчонка. Мое сокровище. Покинула меня!