Рай, ад и мадемуазель - Гарольд Карлтон

В полдень Моник переоделась в костюм от Шанель и с восхищением посмотрела в зеркало. Этот наряд всегда поднимал ей настроение.

Когда она спустилась, родительница скептически осмотрела дочь.

— Мой первый настоящий костюм от Шанель, — сказала Моник. — Сшит специально для меня, maman. Разве не красота?

— Тебе не кажется, что для сегодняшнего вечера это слегка формально? — спросила мать.

— Подумала, будет здорово… Куда еще мне в нем пойти?

— Разве ты бываешь там, где женщины носят «Шанель»?

Моник покачала головой.

— Ну почему я не могу надеть этот костюм дома на Рождество? — раздраженно спросила она.

— Доктор решит, что ты всегда захочешь одеваться в «Шанель», — со вздохом ответила мать.

Бедняжка доктор (Моник его жалела) приехал к часу дня: приятный, вежливый, лет шестидесяти, с редеющими волосами и добрыми голубыми глазами; на носу — очки в роговой оправе. Девушка посмотрела на его белые руки в конопушках и тут же представила, как мужчина ощупывает сыпь на воспаленной коже. Не очень романтично, если вспомнить крепкие руки месье Гая, закутывающие женское тело в красивую ткань. Моник внезапно захотелось обратно в мастерскую, снова увидеть, как умелые руки портного разрезают и после укрощают роскошную материю.

В конце ужина мать выпроводила Катрин из комнаты.

— Вам двоим есть что обсудить… — сказала она и оставила Моник наедине с доктором.

Девушка покраснела. Мужчина попытался расспросить о Париже.

— Вам там нравится?

— Да, очень.

Доктор посмотрел ей в глаза.

— Знаю, мы не так уж часто общались, но я рад вас видеть. Наверное, это звучит глупо.

— Вы очень добры, месье. — Моник старалась говорить спокойно, без малейшего оттенка двусмысленности или флирта.

Мартин вскоре ушел, сказав, что хорошо провел время, и девушка вздохнула с облегчением.

Моник сняла костюм, решив, что больше никогда его не наденет. Из-за maman девушка потеряла уверенность в себе: кто она такая, чтобы носить вещи от-кутюр — экипировку светской дамы?

Потом вернулась на кухню, чтобы помочь матери и сестре.

— Так-то лучше, — сказала родительница, оглядев серое шерстяное платье. — В костюме ты казалась такой чопорной!

— Она выглядела великолепно, — быстро отчеканила Катрин.

Моник промолчала.

— Разве Шанель не говорила, что не костюм должен носить вас, — спросила мать, — а вы — его?

— Да, верно. Спасибо, мама, — сказала швея.

Женщины занялись уборкой.

— Скоро тебе исполнится двадцать семь, — напомнила maman старшей дочери. — Ты не хочешь выйти замуж? Завести детей?

Родительница посмотрела на младшую, и та сразу ретировалась. Моник переставляла горшки и сковородки, пытаясь унять нарастающую злость.

— Если ты действительно не собираешься заводить семью, — продолжила мать, — уверена, отец хотел бы, чтобы ты составила мне компанию в старости.

Моник повернулась к ней лицом.

— А может, он хотел, чтобы я достигла успеха в Париже! — Девушка сама удивилась, что сказала это.

— Думала, ты вернешься, — проговорила maman.

Швея молча закончила уборку и поднялась наверх со свежим «Вог». Хотелось с головой погрузиться в моду, в красивые ткани и силуэты, чтобы забыть о настроении матери, но, листая страницы, Моник не замечала их содержимого. Она встала и взглянула на себя в зеркало.

— Я изменилась, — заявила отражению бывшая «девственница из Анжера».

В дверь постучали. Катрин.

— Ты и вправду останешься в Париже?

Моник обняла сестру, мучаясь от угрызений совести.

— Однажды ты переедешь ко мне.

— Когда? Когда умрет maman? Она надеется, что я, слегка повзрослев, удачно выйду замуж. И это откроет ей двери в здешнее высшее общество. Мне ее жалко.

Моник пригладила мягкие волосы сестры.

— Ты юная и хорошенькая. Жизнь приготовила для тебя много чудес.

— Ты поможешь мне уехать, когда придет время?

— Пришлю денег. Найдешь в Париже работу. Чем хочешь заняться?

— Подумаю, когда сбегу от maman. И еще: в том костюме ты была ослепительна.

— Забирай его. — Моник сняла наряд с вешалки и передала сестре. — Уверена, на тебе он будет смотреться лучше. Надень на какое-нибудь торжество.

— Я не могу, ты что!

В конце концов Катрин не устояла и, надев пиджак, посмотрелась в зеркало. Превосходная шерсть кремового цвета выгодно оттеняла ее смуглую кожу.

Ночью Моник почти не спала. Казалось, если она останется еще хоть на день, то забудет все чудеса Парижа. Утром девушка уехала. Она действительно скучала по мастерской. И по Гаю.

«Новый год — новая работа», — решила Саманта, встретив 1969 год с Клаусом в «Режин».

— Попрошу де Кузмина о помощи, — сказала она Жан-Жаку по телефону первого января в полдень, страдая от похмелья. — Намекну тонко, едва уловимо.

— Да ну? Едва уловимо? — ехидно повторил визажист. — Это что-то новенькое.

— Кстати, я не видела тебя в «Режин».

— В полночь я был во «Флёр». Там обычно выключают свет на пару минут. Когда его включили, я обнаружил, что щупаю темнокожую лесбиянку! — Напряженный смех выдал его истинные мысли о произошедшем.

— И ты не сказал: «Займемся сексом?»

— Саманта! В новогоднюю ночь все хотят секса.

Казалось, Клаус хотел подольше побыть с Самантой, но во второй день нового года, в шесть часов, ей пришлось выпроводить фотографа, пока не пришел де Кузмин, который наконец умудрился сбежать от семьи.

Девушка открыла Эдуару дверь и будто со стороны услышала свой крик:

— Найди мне работу в своем доме, черт побери! Для тебя это — раз плюнуть. Скажи, что я непревзойденный пресс-атташе.

«Не слишком „неуловимо“», — подумала она.

— И тебя с Новым годом! — Мужчина сел в единственное кресло и протянул ей небольшой пакетик «Шанель». — Не уверен, что твои методы подойдут к стилю мадемуазель Коко.

Саманта рывком открыла подарок и обнаружила внутри браслет.

— О! Милая вещица. Спасибо. А что не так с моими методами? — требовательно спросила она.

— Они американские. А «Шанель» — это очень по-французски. Ты используешь обнаженных мужчин в рекламных кампаниях. Мадемуазель этого бы не одобрила.

— Одену их во фраки, — пожала плечами Саманта. — Подстроюсь под стиль дома. Дай мне работу, или, господи помоги, у меня слишком рано начнется кризис среднего возраста.