Призови сокола - Мэгги Стивотер

Адам молча выслушал Ронана, а потом долго молчал. В конце концов он произнес:

– Я хочу знать, что он будет с этого иметь. С того, что спас тебя. Они все, точнее. Я хочу знать, почему они тебя увезли.

– С какой стати им что-то с этого иметь?

– А как иначе? – спросил Адам. – Такова жизнь.

– Ты тоже меня спас.

Система безопасности иногда воскрешала и это воспоминание. Не счастливый финал, а предшествующие ему ощущения: Ронан, который тонул в кислотном озере и тянулся одной рукой к Опал, своему маленькому психопомпу, не в силах спасти ни себя, ни ее. Адам и его исключительная, редко используемая способность, к общему удивлению, пришли ему на помощь.

– Это другое.

– Почему?

Адам с легким раздражением ответил:

– Я спас тебе жизнь, потому что люблю тебя, потому что испугался и не знал, что еще сделать. Ситуация с Брайдом, кажется, иная.

Это утверждение одновременно понравилось Ронану и рассердило его. Первую часть подсознание отложило про запас, на черный день; вторую часть оно решило выкинуть, поскольку усмотрело в ней что-то пессимистичное.

– Большинство людей не похоже на тебя, Ронан, – продолжал Адам. – Они боятся рисковать жизнью непонятно зачем. Всегда есть элемент… как это называется? Самосохранения. Выживания. Не делать ничего рискованного без веской причины, потому что тело хрупко.

– Но ты не знаешь, пришлось ли ему рисковать, – сказал Ронан.

Ключом от машины он выковырял крошки от печенья из-под прикуривателя.

– Ты не знаешь, чем они рисковали, когда отбуксировали мою машину и меня вместе с ней.

– Есть такая вещь, как эмоциональный ресурс, – заметил Адам. – Если вкладываешься в чье-нибудь спасение, это бесследно не проходит, а у некоторых людей эмоциональный ресурс уже исчерпан. В любом случае, я понимаю, каких слов ты от меня ждешь.

– И каких слов я от тебя жду?

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что совершенно нормально поехать на поиски Брайда и тех других людей, вне зависимости от того, что думает Диклан.

Адам был прав. Как только Ронан услышал эти слова, он понял, что, действительно, именно их и хотел услышать.

Адам продолжал:

– Единственная проблема в том, что я согласен с Дикланом.

– Блин, только не начинай.

– …но по другой причине. Я не считаю, что тебе всю жизнь надо прятаться. Но сомневаюсь, что стоит выходить на охоту за тиграми, пока ты не обзавелся аналогичными полосками.

Ронан совершенно точно знал, что говорит раздраженно.

– Лирика. Да ты просто мудрец. Я это запишу на память, блин.

– Я хочу сказать: не торопись. Если подождешь каникул, я, пожалуй, подключусь.

Ронан не желал ждать. Ему казалось, что это всё похоже на свечку, которая может потухнуть, если прождать слишком долго.

– Я просто хочу знать, – наконец сказал Адам, слегка иным тоном, чем раньше, – что когда я приеду на каникулы, ты будешь здесь.

– Я буду здесь.

Куда он денется? Двусторонние крабы-убийцы об этом позаботились.

– Целый и невредимый.

– Целый и невредимый.

– Я тебя знаю, – предупредил Адам, но больше ничего не добавил – ни слова о том, что означало знать Ронана.

Они еще почти минуту сидели и молчали. Ронан слышал, как открываются и закрываются двери, кто-то переговаривается и смеется. Он не сомневался, что Адам слышит в трубке ночные звуки Амбаров.

– Мне надо пойти и закрасить ошметки крабов, – наконец произнес Адам. – Tamquam…

Прошло больше года с тех пор, как они учили латынь, но она оставалась их тайным языком. На латыни очень долго говорили сны Ронана, и это был один из немногих предметов, которыми Ронан увлекался в школе. Адам же страдал, если не мог достичь совершенства по какому-нибудь предмету, поэтому ему пришлось приналечь на латынь с той же страстью. Вполне возможно, что до тех пор никакие другие два человека не покидали Агленби с таким превосходным знанием латыни (и друг друга).

– …alter idem, – договорил Ронан.

Разговор закончился.

Ронан вылез из машины в гораздо лучшем настроении, чем сел в нее. Потыкав Бензопилу, которая спала на перилах веранды, он отпер дверь, и оба вошли. Ронан растопил камин в гостиной и поставил банку супа на плиту, а сам тем временем вымылся и вычистил черноту из ушей и волос. Его наполняла энергия. Адам не сказал «да», но не сказал и «нет».

Он сказал лишь «не торопись».

Ронан уверил себя, что торопиться некуда.

Он мог посмотреть фотографии своей настоящей матери и сравнить их с той женщиной, которую видел днем. Это достаточно неспешный процесс. И безобидный. Он мог заняться этим, сидя у огня и поедая суп. Адам и Диклан остались бы довольны.

Он достал из шкафа в старой родительской спальне коробку со старыми фотографиями и вернулся вниз. Налив суп в кружку, Ронан уселся у огня в гостиной. Это была уютная комната с низким потолком и массивными балками, с зияющим в неровно оштукатуренной стене камином. Всё в ней как будто относилось к гораздо более давним временам, нежели та эпоха, когда был выстроен дом. Но казалось оно таким же естественным и живым, как Ронан. Старый друг, с которым вместе можно посмотреть фотографии.

У него было очень хорошее настроение.

– Печенька, – сказал Ронан Бензопиле.

Он протянул лакомство птице, сидевшей на застеленной покрывалом кушетке. Одним глазом Бензопила смотрела на вожделенную печеньку, а другим на огонь, которому не доверяла. Каждый раз, когда в камине трещало полено, она подозрительно вздрагивала.

– Печенька, – повторил Ронан и постучал Бензопилу по клюву, чтобы она обращала больше внимания на него и меньше – на камин.

– Крек, – отозвалась та.

Он погладил мелкие перышки возле клюва и позволил Бензопиле угощаться.

Сидя на полу, Ронан снял крышку с коробки. Внутри лежали старые фотографии, в альбомах и просто так. Мать, отец, Тетя и Дядя (этот снимок Ронан вынул, чтобы внимательнее изучить на досуге), братья в детстве, разные животные и музыкальные инструменты. Аврора выглядела именно так, как он помнил, – мягче, чем на портрете. И чем та женщина в белом седане. Ронан с радостью убедился, что память его не подвела, хотя это никак не объясняло существование той, другой женщины с лицом матери.

Он продолжал рыться, глубже, глубже, глубже, до самого дна коробки, пока внезапно не увидел уголок фотографии, лежавшей внизу. Ронан отпрянул. Фотографию почти не было видно, но уголок он узнал. То есть не совсем узнал. Скорее, вспомнил чувства, которые всегда испытывал, глядя на снимок. Даже не вытягивая его до конца, он мог сказать, что это Ниалл Линч в молодости, незадолго до отъезда из Белфаста. Ронан много, много лет не видел эту фотографию и почти не помнил подробностей, не считая всепоглощающего ощущения, что она ему не нравится. Она вселяла в маленького Ронана столь неприятное чувство, что он засунул ее в самый низ коробки, чтобы не натыкаться на нее каждый раз. Теперь он помнил только бурную отцовскую энергию (Ниалл был неистовым человеком, самым живым из всех, кого знал Ронан, самым бодрым) и юность. Восемнадцать лет. Двадцать.