Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

В условиях советского развитого социализма ученый не мог и мечтать о богатстве. Но приобрести статус в своей области или даже мировое признание и славу было чрезвычайно важно. Это сулило и материальные блага. Березовский занимался прикладной математикой, но, по собственному признанию, не был блестящим ученым. Его талант, по воспоминаниям знавших его в институте, где он проработал двадцать лет, заключался в умении добиваться результатов в мире, где царили апатия и лицемерие. Хотя его желания были импульсивными, Березовский преуспел в выработке тактики их осуществления. Он обладал аналитическим умом, огромной энергией и силой воли. Годы, проведенные в институте, заложили основу для всего, что должно было произойти, для превращения Березовского в одного из самых богатых и влиятельных людей России. В коридорах Института проблем управления вспыхнула яркая комета.

Айзерман, знаменитый профессор института, решивший проблему наведения танкового орудия и проводивший основополагающие исследования в области теории распознавания образов и аэродинамики, считал, что ученый должен менять направление своей деятельности каждые пять лет. Он отстаивал необходимость научного изучения процесса принятия решений. Основными структурными подразделениями института являются лаборатории, представляющие собой не комнаты с пробирками, а коллективы исследователей, занимающиеся определенной теорией или идеей. Со временем Березовский возглавил собственную лабораторию, занимавшуюся теорией принятия решений — с помощью методов прикладной математики они исследовали, как осуществляется выбор{115}. При советской системе некоторые научные исследования, особенно в области математики, могли в меньшей степени ощущать на себе влияние вездесущей и деспотичной идеологии. Например, математики в течение ряда лет работали над моделями рыночной экономики. Это было разрешено, потому что речь шла о моделях, а советский социализм преследовали явные неудачи. Рыночные модели были полезны для математиков, потому что они узнавали о методах, применявшихся на Западе, и читали западную литературу, но они не могли применить свои знания на практике, в реальной жизни. Точно так же исследование по теории принятия решений было абстрактным занятием, которое никак не влияло на процесс загнивания советского социализма. Марк Левин, профессор экономики, написавший диссертацию в институте и познакомившийся в те годы с Березовским, вспоминал об Айзермане как мечтателе, которому было неважно, куда приведет его исследование. “Мы — первопроходцы, — так, по словам Левина, говорил Айзерман. — Наша цель — достижение новых границ. Мы не можем позволить себе заниматься деталями. Этим займутся другие. Наша задача определять направления. Делать то, что мы можем. А потом идти вперед, предоставляя другим людям возможность позаботиться о деталях”{116}.

В Березовском поражали не столько его научная эрудиция, сколько его метод. “Он был генератором идей, — вспоминал Гродский, работавший в то время в лаборатории Березовского, а позже ставший одним из ведущих российских специалистов по опросам общественного мнения. — Он излагал все идеи, приходившие ему в голову. Половина из них могла быть чушью, но вторая половина была гениальной”. Ослон вспоминал, что Березовский, несмотря на его решительность, был не очень хорошим администратором. Его лаборатория часто не справлялась с оформлением обычной документации и решением административных вопросов. “Они постоянно были увлечены чем-то, — рассказывал он мне. — Постоянно находились на гребне творческой активности”. Березовский был слишком занят, чтобы отвлекаться на повседневные дела. “Он был таким активным, что поймать его было невозможно, — вспоминал Ослон. — Он появлялся то здесь, то там, звонил в миллион мест, опаздывал в миллион мест, обещал быть в миллионе мест, но так и не попадал туда”.

Если в его безумии и была система, то она заключалась в том, что Березовский постоянно использовал возможности, которые появлялись у него в результате безостановочного налаживания связей. “Они носили исключительно деловой характер, — рассказывал мне Гродский. — Не у каждого имелись возможности организовывать семинары, проводить семинары, организовывать поездки за границу, принимать делегации из различных университетов, посещать эти университеты и выступать в них с докладами. Борис знал, как строить отношения с людьми. Он мог найти общий язык с кем угодно”.

Неуемная активность и налаживание связей не ограничивались сферой научной деятельности. Заведующий лабораторией должен был заботиться о своих подчиненных, быть охотником и добытчиком для своей увеличившейся семьи. Хотя они и принадлежали к элите советской науки, блат и связи имели значение и для них. Березовский был занят не только подготовкой семинаров, но и выбиванием квартиры для коллеги. Он заботился о своих сотрудниках, поэтому многие стремились работать в его лаборатории.

Тем, кто хотел преуспеть в советской промышленности и науке, было важно иметь ученую степень. “Диссертация была валютой, — вспоминал Гродский. — Было важно, являетесь вы доктором наук или кандидатом наук, членом партии или беспартийным. Это была совершенно иная социальная иерархия. Поэтому очень часто поступление в аспирантуру или получение ученой степени служило своего рода средством обращения. “Я возьму тебя к себе в аспирантуру, если ты поможешь мне без очереди купить “жигули”. Это странный обмен, но так было. Именно так строились эти отношения”{117}.

Воспоминания Березовского о годах, проведенных в институте, подтверждают предположения многих, что наука не была в центре его внимания. “Я занимался наукой с удовольствием, — говорил он мне. — Но чувствовал, что это не мое. Я написал сто статей и три монографии. Я сделал что-то в своей области, что-то, как мне кажется, значимое. Но я сделал это с огромным трудом. Мне пришлось держать себя в очень строгих рамках. Я не обладал какими-то сверхспособностями в математике — понимаете? Мне просто приходилось все время себя сдерживать. И, как бы лучше выразиться, я скажу вам одну странную вещь. Сейчас в это трудно поверить, потому что я кажусь человеком, который может быть во многих местах одновременно. Но три года жизни, три года своей жизни, я посвятил доказательству одной теоремы. Я работал днем и ночью, потому что все, что я делаю, я делаю с полной отдачей. Если я работаю над чем-то, то я всегда работаю очень серьезно, по восемнадцать-двадцать часов в день. Я доказал эту теорему и защитил диссертацию. А когда я защитил ее и мне присвоили степень кандидата наук, один из моих друзей показал мне, что в моем доказательстве была допущена ошибка. Я потратил еще два года на устранение ошибки”.

Березовский брал к себе талантливых безработных математиков, просто чтобы почувствовать удовлетворение от того, что они работают рядом с ним. “Было несколько выдающихся математиков, которых Борис просто опекал, — вспоминал Ослон. — В значительной степени они не имели отношения к практической работе лаборатории. Они занимались чистой, настоящей математикой. Он просто создал для них несколько тихих рабочих мест, где они могли нормально работать. У одного из них не было работы, и он занимался случайными подработками, например счищал снег с крыш. Боря взял его к себе”.