Если в сердце живет любовь - Люси Бродбент

Я сердито сажусь. К черту двадцать минут покоя! Не могу лежать! И о чем только она думала? Хватаю сотовый телефон.

— О чем ты думала, Лидия? — набрасываюсь я на сестру, даже не поздоровавшись.

— А, прочитала интервью в «Глоб»? — Слышно, как сестра затягивается сигаретой.

— Но зачем, Лидия? Неужели так уж необходимо выворачивать душу наизнанку?

— Во всяком случае, разговор с прессой значительно дешевле, чем визиты к психоаналитику, — заявляет Лидия.

— Но ведь отец любил тебя. Правда любил.

— Он любил только себя, и больше никого. Ни тебя, ни меня — только себя.

— Неправда. Слушай, я знаю, что тебе было непросто. На твою долю достались горькие обиды, и все же, когда он перевез вас в Лос-Анджелес, то сделал это потому, что хотел, чтобы вы были рядом. Иначе, зачем было увозить вас из Англии?

— Не «зачем», а «почему». Да просто потому, что мама ему все уши прожужжала. Думаешь, я сама обо всем этом не думала? Еще как думала! И всю жизнь понимала, что ему я не нужна. Никто из нас не нужен. Все мы были для него досадным недоразумением. Поверь, можно было бы рассказать «Глоб» гораздо больше: например, как он довел маму до сумасшествия…

— Он не доводил твою мать до сумасшествия, — возражаю я. Вечный спорный вопрос. Распад начался вскоре после переезда Джоди и Лидии в Лос-Анджелес. Никто толком не знает, что случилось. Папа никогда не любил об этом говорить. По-моему, даже Лидия довольствуется лишь собственными домыслами. Разве кто-нибудь способен проникнуть в секреты брака, кроме двоих посвященных? В итоге Джоди попала в психиатрическую лечебницу, а потом, после развода, вернулась в Англию. По-моему, теперь она находится под постоянным медицинским присмотром.

— Почему ты всегда его оправдываешь? — спрашивает Лидия. — Да и вообще любишь находить объяснения любым неблаговидным поступкам?

Разве?

— Просто не хочу, чтобы тебе было настолько плохо. Пытаюсь хоть немного сгладить разочарование.

— Вряд ли кто-то сможет помочь. Да я и сама уже справилась. Но тебе хотелось узнать, с какой стати я дала это интервью. Отвечаю: надоело видеть и слышать, как все вокруг превозносят до небес несравненного Гевина Сэша.

Не знаю, что сказать в ответ на резкое заявление. И чувствую, что совсем не понимаю Лидию. Печально. Печально, что папы больше нет. Печально, что появилось это интервью. Печально все, что произошло с Джоди. Почему у нас такая странная, болезненно искаженная семья? Неужели мы не в состоянии быть нормальными людьми? Внезапно подступают слезы, механически нажимаю кнопку отбоя.

Стою посреди кабинета без трусов и плачу навзрыд.

— Все в порядке? — спрашивает медсестра. Она, конечно, слышала, что я разговаривала по телефону.

— Как по-вашему, я реву от радости? — ору я в ответ. Одеваюсь, выхожу и извиняюсь. Вовсе не хотела ее обидеть.

Веду машину и ощущаю непривычные удары в груди. Подозреваю, что так бьется сердце. Ссоры безобразны, и обычно мне удается обходиться без открытых столкновений. Странно, что вообще рискнула позвонить Лидии. И все же ссоры наводят на размышления. Да, отец, конечно, был человеком далеко не идеальным, но действительно ли он хотел отречься от Лидии? Мне всегда казалось, что он ее любил. Наверняка хотел загладить прошлое. Неужели все мы совсем ничего для него не значили? Неужели и я мешала его карьере? Предположим, Лидия права. Возможно, я никогда не знала и не понимала отца.

Внезапно происходит землетрясение, и мир мгновенно распадается на части.

— Разумеется, твой отец тебя любил, — уверяет Адам. Я остановила машину под пальмой на бульваре Санта-Моника и позвонила самому близкому человеку, чтобы услышать слова поддержки. Он занят: по голосу понятно, что разговаривать со мной ему некогда.

— Нет, но любил ли он нас по-настоящему? Лидия говорит, что все мы ему только мешали.

— Разумеется, вы ему не мешали, — отвечает Адам, даже не задумываясь.

— Но может быть, все-таки мешали? Может быть…

— Дорогая, не мучь себя. Лучше сходи и купи что-нибудь у Фреда Сегала. Постарайся отвлечься.

— Но мне необходимо знать.

— Слушай, не заводись. Может быть, поговорим потом? Дело в том, что…

Дело в том, что у мужа нет времени. Разумеется, нет времени. У Адама очень напряженный рабочий график. Я прощаюсь.

И все же непонятно, что думать, когда что-то думать необходимо. Хочется заглянуть в свою жизнь и увидеть в глубине колодца не грязь, а чистую воду. Поэтому звоню Эшли.

— Папа действительно был негодяем?

— Не больше, чем все остальные.

— А ты читал интервью в «Глоб»?

— Да. — Эшли вздыхает.

— Зачем Лидия это сделала?

— Понятия не имею.

— Она уверяет, что отец не любил никого из нас. — Почему это так важно для меня? — Но ведь он любил, правда?

Эшли молчит. Молчит долго. Возможно, потому, что он адвокат, а адвокаты всегда выдерживают значительную паузу, чтобы придать словам больший вес. А может быть, потому, что действительно думает.

— Отца всегда было трудно понять, — наконец произносит он.

Это не ответ на мой вопрос.

— Он был сложным человеком, — продолжает Эшли. — Думаю, его часто терзали сомнения. Он был очень честолюбив, но, в то же время, многого боялся.

— Но ведь он нас любил, правда?

— Конечно, — успокаивает Эшли, но почему-то кажется, что брат выбирает те слова, которые мне хочется услышать. — Какая теперь разница? Ведь его больше нет.

— Просто не вынесла бы, если бы узнала, что он нас не любил. — Снова подступают слезы. — А еще я очень по нему скучаю, Эш. Ужасно. — Слезы уже текут по щекам.

— Знаю, — отвечает Эшли. — Мне тоже очень не хватает отца.

Жду какого-то волшебного утешения, но Эшли не знает, что сказать. Спустя пару секунд понимаю, что плакать по телефону глупо.

В десять минут четвертого сворачиваю на Альта-Виста — милую зеленую улицу, где расположена школа Тэкери. Смотрюсь в боковое зеркало. Лицо напоминает произведение абстрактной живописи: большие и маленькие красные пятна служат фоном для черных следов от туши. Навожу порядок и шарю в сумке в поисках пудры. Но что это? У школьных ворот собралась целая толпа журналистов и папарацци. Подъезжаю и попадаю под обстрел фотокамер.

— Можно узнать вашу реакцию на интервью сестры? — налетает один из репортеров.

Внезапно перед капотом появляется телекамера. Фотографы забегают сбоку, со стороны пассажирского сиденья, и заглядывают в кабину. Один уже тянется к ручке двери. К счастью, успеваю нажать кнопку автоматического замка.

— Скажите, что вы чувствуете? — наседает кто-то.