Золото Монтесумы - Икста Майя Мюррей

Мы прижали руки к белой мраморной плите и налегли на нее со всей силой. Но она не шелохнулась. От страха мы даже боялись взглянуть друг на друга. Выход из подземелья был отрезан дымовой завесой и заперт снаружи. Мы начали отчаянно толкаться в эту каменную преграду, оставляя на ней кровавые следы от разодранных ладоней.

— Подожди, а то у меня начнется сердечный приступ! — взвыл Эрик.

— Нет, не останавливайся, наваливайся… Разве ты не чувствуешь?

Послышался скрежет камня о камень.

Плита наконец поддалась, и мы, задыхаясь от усилий, сдвинули ее с места.

Я затряслась в безумном хохоте, Эрик же заплакал.

Когда каменный барьер отодвинулся от дверцы, мы увидели в щель черное небо.

— Это выход наружу!

С огромным трудом, обливаясь потом и раздирая руки в кровь, мы оттолкнули плиту еще дальше, так что образовался вполне приличный лаз. Я выбралась первой и распласталась без сил на холодном полу. Эрик сначала протолкнул факел, а затем подтянулся и тяжело рухнул на пол рядом со мной.

— Где это мы?

— Это какое-то помещение, примыкающее к собору. Подними-ка факел повыше.

Языки пламени осветили высокий сводчатый потолок. На нем можно было различить фреску, изображающую распятого на кресте Христа и безмятежных ангелов, праздновавших христианскую версию языческих сатурналий. Росписи покрывали весь подземный коридор под собором. Как можно было понять, мы оказались в баптистерии Сан-Джованни. Под нашими ногами находились усыпальницы правителей Сиены, отмеченные католическим крестом. На одном камне под изображением рыцаря с занесенным мечом были высечены уже известные нам слова «Patris est filius».

— Считай, что выбрались из могилы, — резюмировал Эрик.

Камень, сдвинутый нами с места, оказался надгробной плитой, выглядевшей как и остальные рядом с ней. Но когда мы рассмотрели ее внимательнее, мы увидели, помимо вырезанных на ней креста и рыбы, еще и имя: Антонио Беато Калиостро Медичи.

Я опустила сумку на пол.

— Да, у него было действительно дьявольское чувство юмора!

— Мне кажется, я разгадал, зачем он устроил эту охоту за сокровищами. Он ненавидел Козимо всей душой!

Я опустилась на колени у надгробного камня с рыцарем и надписью «Patris est filius».

— Лола!

Я не отвечала ему.

Эта надпись гласила: «Здесь сын своего отца».

— Взгляни-ка на это, — обратила я внимание Эрика на вырезанные в камне изображения.

— Что ты имеешь в виду?

— Эрик, я просто вспомнила своего отца.

Дело в том, что я многое унаследована от своего отца, хотя в суматохе последних дней порой о нем и забывала. Я говорю о своем приемном отце — о Мануэле Альваресе, невысоком, худом, помешанном на книгах и очень добром музейном кураторе. Внезапно ощутив, что очень скучаю о нем, я вспомнила его редкие волосы, выпуклые глаза, его ласковые слова, обращенные ко мне, и скупые поцелуи. Затем я словно увидела перед собой лицо таинственного незнакомца, собственно, и приведшего нас в Дуомо, вспомнила его слегка раскосый разрез глаз и яркие, как у Шагала, краски татуировки.

— Твоего отца? Ты имеешь в виду Томаса?

— Нет, Мануэля. Эрик, я не хочу, чтобы он узнал про Томаса. Он его терпеть не может и боится, что мама по-прежнему его любит. Хотя, предположительно, Томас…

— Погиб…

— И Мануэлю вряд ли приятно будет узнать, что Томас был рядом со мной…

— Да, если ты ему скажешь, что покойник де ла Роса хочет посидеть с тобой за стаканчиком, он определенно взбесится, хотя и не так, как я сейчас. Так что пойдем, милая, а поговорим об этом потом.

Он взял меня за руку, и мы пошли через баптистерий, под взирающими на нас сверху ангелами, мимо надгробий давно погибших защитников Тосканы. Наши шаги по каменному полу отдавались гулким эхом. Оказавшись перед массивными портальными дверями, за которыми простирался мир обыденности, мы сдвинули металлический засов и сразу отпрянули при виде четверых полицейских. Но они с таким азартом обсуждали очередной футбольный матч, что нам удалось проскользнуть мимо них и незаметно удалиться.

Мы с наслаждением вдыхали холодный и свежий ночной воздух. Перед нами простиралось сияние огней Сиены, как благословение или как фантазия, скрывающая под землей ужасную правду.

И мы побежали ей навстречу.

— Понимаешь, если Антонио Медичи страдал от болезни, он должен был бы обратиться к средствам алхимии, — пояснил Эрик.

Было уже около полуночи, то есть после нашего бегства из собора прошло три часа. Мы постепенно приходили в себя после вечерних приключений, сидя в своем номере на огромной деревянной кровати под красным шелковым балдахином и подкрепляясь пищей.

— Особенно если учесть, что он считал себя оборотнем — Версипеллисом. Тем более что алхимики вообще были полностью поглощены идеей всякого рода превращений и трансформаций из низших форм в более высокие. Ты понимаешь, что я имею в виду? Превращение свинца в золото, стариков в молодых, больных в здоровых…

— Оборотня, подверженного влиянию луны, в добропорядочного сеньора. — Я взяла ножик для разрезания бумаги и подсунула его под печать с волком на красном конверте, прихваченном из сундука с солью.

— Вот именно. От смертности к бессмертию. А это может объяснить, каким образом, несмотря на то что два года назад полковник Морено заставил своих солдат напасть на Томаса де ла Росу в отместку за убийство Серджио Морено, после чего похоронил его бренные останки в болотах Центральной Америки, ты увидела его сегодня вечером в кафе.

Я, видимо, еще не отдышалась после того, как наглоталась в подземелье дыма, и в очередной раз сильно закашлялась.

— И знаешь что? Ты был прав, когда предложил не говорить об отце. Хотя я уверена, что смогла бы найти очень хорошее объяснение для… для…

Он легонько похлопал меня по спине.

— Для причин, по которым Томас де ла Роса сбежал из царства теней. Наверняка для того, чтобы свести тебя с ума и сделать Мануэля несчастным?

— Именно.

— Итак, если мы решили больше не говорить о нем, давай займемся этим письмом.

— Я стараюсь не повредить печать.

— Мне не терпится его увидеть!

— Я тоже готова разорвать конверт зубами, но лучше не спешить…

— Хорошо. Скажи, если захочешь еще равиоли.

Я сидела рядом с ним, скрестив под собой ноги, старалась осторожно подцепить ножиком восковую печать. Поскольку мы вернулись в отель в довольно плачевном состоянии, я решила подождать, пока к нам с Эриком вернется способность рассуждать ясно и спокойно, а уж после этого приняться за изучение этого послания. Хотя мы и предполагали, что офицер Гноли вполне мог связаться с местной полицией и сообщить наши приметы, мы не собирались все время скрываться в этом маленьком отеле на окраине города. Ворвавшись в него около одиннадцати, мы долго стояли в вестибюле, с трудом переводя дух и кашляя, как чахоточные. Потом стали совать деньги управляющему, низенькому морщинистому человечку с заспанными глазами. Эрик уже несколько оправился от пережитого в подземелье, но, как и я, был смертельно бледен и выглядел совершенно неспособным к логическому размышлению.