Люди сверху, люди снизу - Наталья Рубанова

Анализ избирательных кампаний за последние несколько лет позволяет выявить негативные электоральные тенденции. Развиваясь, они становятся определяющими и постепенно превращаются в одну из частей любой избирательной кампании. К ним относятся, например, «старение» электората, чрезвычайно низкая явка избирателей, большой процент протестного голосования.

Чем дольше Savva слушал, тем яснее понимал, что до мудрых восточных учений ему нет ровным счетом никакого дела, а жизнь, зародившаяся во чреве Крысёныша, имеет право на существование, хотя, конечно, смысл этого проклятого существования все так же туманен, что тысячи и тысячи лет назад. «Не нужно никуда идти, – он тряс Крысеныша, снова как будто ставшую его, за плечи. – Не нужно никуда идти!! Да неужели ты и вправду думаешь, что я отправлю тебя под нож? Дура…» – мелодраматичная сцена с заламыванием рук затягивалась, а аффтар лишь разводил руками: «Что хотят, то и делают! А что я могу? Только записывать!» Человечки, сидящие за соседними столиками, не без интереса поглядывали на странную парочку: Крысёныш рыдала, что не вписывалось в представления «Delifrance» о «хорошо», и Savva поспешил увезти ее, причем увезти к себе: она, бедняга, действительно дошла до ножки да и подвернула ту, а в абортарий по холодку, несмотря на чудеса анестезии, было страшно, да и не в анестезии, из конца в конец, дело.

Так они снова оказались вместе, и все месяцы до появления Лягушонка Savva, наверное, мог бы сказаться счастливым, кабы не постоянное невнятное ощущение того, что его предали, а теперь используют в качестве болеутоляющего. Нет-нет, он больше не верит Крысёнышу! Она же (аффтар снова безрезультатно протестует) смотрела на него с какой-то щенячьей благодарностью и обнимала по-настоящему искренне – в общем, от эмансипе, сидящей какое-то время назад в «Delifrance», осталась лишь пара следов (удивительно, что порой может вытворить с иною дамой беременность). Ее живот округлялся, Savva называл Лягушонка «наш» и старался не думать, при каких обстоятельствах тот был зачат – да и было ли это на самом деле? Неужели его Крысёныш, такой теперь другой Крысёныш, могла снять кого-то в клубе? Нет-нет! Посмотрите-ка на эту mutter, посмотрите, как прислушивается она к шевелению Лягушонка внутри себя, как подбирает ему имена («Если мальчишка, то…; тебе нравится имя…? Л…?»), как покупала глянцевые журнальчики для таких же, как сама, пузатых, и читала запоем, будто г-на Пелевина, когда-то: «Мне нравится его шиза» или того же г-на Набокова: «Его эстетство так же естественно, как естественна с утра чистка зубов. Он гений эстетизма. Жаль, что я не знаю четырех европейских – с одним английским его игру, увы, полностью уловить невозможно» – все это оказалось в прошлом. Savva не узнавал свою бывшую искусительницу; иногда ему даже хотелось, чтобы она, Крысёныш, стала прежней – той, про которых говорят: «с сумасшедшинкой». Нет, он не был мазохистом; просто неожиданно его любовь «сменила цвет», а он оказался к этому не готов. А чем больше становился ее живот, тем мягче и ранимее становилась она. Savva поил ее свежевыжатыми соками и гладил по голове: «В конце концов, какая разница, от кого, – подумал однажды он. – Главное, не прирезали». Так Savva наполнялся благодушием и, честно говоря (аффтар честен), чувствовал себя спасителем – правда, думать об этом было особо некогда: барщина отнимала все больше и больше времени, да и Тамаре Яковлевне Шнеерсон взбрело в маленькую головку отказать Savve в халупосдаче.

Поиски места, куда можно кинуть кости, – занятие в Масскве малоприятное. Мастерски продуманная взрослая игра в бабки предлагает десятки вариантов лохотрона, описанием которых аффтар не стремится удовлетворить возможное любопытство читающего. Что же касается Savvы, то, на его счастье, жилье подвернулось достаточно быстро; так, заплатив полторы штуки агенту, агентству и халупосдатчице (месяц стоил пятьсот, что в Масскве считалось на тот период «божеской» – ай да боженька! ай да Пушкин-сын! – ценой), Savva переехал с Крысёнышем в одну из не самых плохих – хоть и проловских, кузьминских, – пятиэтажек. Вещей у него набралось немного – в основном книги да компьютер, а еще – беременная, которой были нужны зимой витамины: да, вот так банально.

Молитва Savvы на эскалаторе в час пик

Деньги, я люблю вас. Полюбите же и меня. Без вас я не могу жить. Вы даете свободу… Источаете ее недоступный аромат, хотя и никогда ничем не пахнете… Вы никому ничего не должны… А я так много должен/ Вам совсем меня не жалко? Или вы – то, что называется slegs blankes[8]? Но посмотрите же на меня!! Крысёнышу нужны фрукты. Деньги-деньги, а на что я буду покупать ей зимой фрукты? Все, что было, ухнулось в переезд. Деньги-деньги! А-у-у! При-хо-ди-те-е-е! Каждый день тащусь на барщину, каждый день рано встаю и поздно ложусь, каждый день езжу на метро – а я так хочу купить машину, деньги! Тогда я не буду видеть этилица. Ите – тоже. Не бу-ду! Что может быть лучше? Но весь свой НЗ я трачу на халупу и то, чтобы пару раз в год – иначе свихнешься! – свалить из этого загадочного перенаселенного местечка, которое я раньше, пожалуй, любил, ведь тогда оно еще не превратилось в Масскву… Деньги, я хочу вас… Amen.

Смехуёчки Сети[9]

«Скучная работа – это когда сидишь и от скуки читаешь инструкцию к огнетушителю. Очень скучная работа – это когда начинаешь искать в этой инструкции грамматические ошибки. Невыносимо скучная работа – это когда, найдя ошибки в инструкции к огнетушителю, дико этому радуешься».

Savva взялся за очередную халтурку: ею оказался довольно сумрачный текст для книжки «Смертная казнь: вчера… сегодня? завтра?». Контора, состоящая из главвреда и двух простых смертных editoroff, отдавала всю верстку на сторону и платила наемным рабочим – а почти все теперь таковы – за макулатурный, но хорошо упакованный продукт, весьма неплохо: народ его ел.

Теперь вечерами Savva, у которого мороз шел по коже, если случайно удавалось вникнуть в смысл, заливал на полосы жутковатое чтиво да вставлял в нужные места устрашающие «илл.» и, как всегда, – думал, думал, думал…

Миф христианства о том, будто человечек является логическим завершением эволюционной цепочки, представлялся ему смешным. Человечек как вид и есть человечек как вид: просто переходная форма от… к…; своего рода мутант. Потом, когда-нибудь, может быть… Если хватит мозгов… Да только ли их?!. Еще он размышлял о природе человечки-ной жестокости и невольно касался рукой шеи, вынося на серую плашку абзац о свинце, заливаемом средневековым палачом в горло несчастного, сотворившего, по нынешним меркам, не черт весть что. Ужасало и весьма натуралистичное описание закапывания живьем в землю – такой награды удостаивались дамы, уличенные в адюльтере. Savva непроизвольно обернулся на Крысёныша: последнее время та все больше молчала – она ведь вот-вот должна была родить и полностью ушла в ощущения тела.

– А вот осужденный к смертной казни, как следует из особенной части 185-й статьи УК, вправе получать медицинскую помощь. Зачем она ему? – произнес Savva, и Крысёныш вяло подняла глаза. – Аффтар, выпей йаду! Угораздило ж меня такую халтуру взять! – Savva заерзал на стуле. – Вот послушай: Осужденный на смертную казнь имеет право пользоваться ежедневной прогулкой продолжительностью 30 минут. Ежемесячно расходовать на приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости средства в размере, установленном для осужденных, содержащихся в тюрьме на строгом режиме. Получать и отправлять письма без ограничения. Расстреливают – и то хорошо – без свидетелей. Или это как раз нехорошо? Расстреливать ведь по-разному можно… Наверное… Убийство лицезреют врач, прокурор и «представитель заведения», где происходит убийство: палач. Ничего у этих троих работка, да? Тело для захоронения не выдается и о месте его захоронения не сообщается» – он подошел к Крысёнышу и, присев рядом на корточки, сказал то, что не говорил лет несколько: быть может, слова его любви хоть немного и оправдывали звериную натуру сверхшимпанзе, но лишь немного.