Желание сердца - Барбара Картленд

Он как всегда держался вежливо и любезно, но в их разговоре по-прежнему возникали длинные паузы, и Корнелия подумала, как не похож ее муж на того беспечного повесу, который развлекал ее прошлой ночью.

Наблюдая за ним сквозь темные стекла очков, она размышляла, неужели все мужчины напускают на себя серьезность в присутствии собственных жен, приберегая веселость и остроумие для других особ, в большой степени достойных порицания?

Какой тягостной была бы их совместная трапеза, если бы в глубине души Корнелия не хранила тайну, приводившую ее в радостный трепет каждый раз, как она о ней вспоминала!

Вчера он добился ее обещания поужинать вместе. Но вначале придется выдумать причину, чтобы провести день одной. Корнелия ломала над этим голову, когда герцог вынул из кармана часы.

— Мы могли бы сегодня съездить на скачки в Лонг-Шамп. Не знаю, правда, будет ли это вам интересно, или вы сочтете шум и толпу слишком утомительными.

— Я люблю скачки, — ответила Корнелия, — и в другой раз с удовольствием поехала бы, но сейчас у меня немного болит голова, поэтому я намерена провести день более спокойно.

— В таком случае, чем вы хотели бы заняться? — спросил герцог.

Она поняла по его голосу, что он настроился на скачки и теперь испытывал разочарование.

— Хочу посетить салоны известных портных, о которых столько слышала, — ответила Корнелия. — А вы обязательно поезжайте на скачки. Моя экскурсия будет вам не интересна, да и к тому же, если головная боль не пройдет, я, возможно, вообще никуда не поеду.

— Вы абсолютно уверены, что не передумаете? — с облегчением спросил герцог.

— Абсолютно, — ответила Корнелия.

— Что ж, очень хорошо. Я прикажу подать вам карету, скажем, в три часа. Думаю, что не успею вернуться к чаю, а пообедаем мы в восемь, если вас это устроит. Парижане предпочитают более поздний час, но мне кажется, нам не стоит изменять английским привычкам, не так ли?

Корнелия, прекрасно понимая, почему он хочет пообедать пораньше, пробормотала согласие. Когда второй завтрак подошел к концу, они вернулись в гостиную.

— Мне пора отправляться на скачки, — объявил герцог. — До Лонг-Шампа путь не близок.

— Желаю вам выиграть, — вежливо произнесла Корнелия.

— Благодарю вас, — ответил он.

Хаттон принес ему цилиндр и бинокль. Герцог ушел, и Корнелия осталась одна. Не теряя времени, она поспешно надела шляпку, закуталась в боа из перьев и сбежала вниз. Там она отменила заказ герцога на карету и сделала другой, велев отвезти ее к апартаментам Рене.

Прошлой ночью Корнелия была слишком взволнована, чтобы как следует рассмотреть обстановку мадам де Вальме! Сейчас же, при свете дня, появилась возможность оценить ее по достоинству. Дом на авеню Габриель принадлежал когда-то богатому аристократу. После его смерти дом разделили на три части, и теперь там кроме Рене жили еще два человека. Один из них был сыном бывшего владельца — инвалид, чьей единственной любовью являлось искусство.

Он и помог Рене разместить ее сокровища — картины, собранные для нее первым покровителем, изумительный севрский фарфор и инкрустированную мебель, которую принц оставил ей по завещанию. Время шло, она получила много других подношений: слоновую кость, эмали, гобелены, бронзу и скульптуры из мрамора.

А кроме всего этого, были еще и дары князя Ивана: шкатулки и украшения придворного ювелира Фаберже, золотые и серебряные вазы, отлитые русскими мастерами, иконы баснословной ценности, украшенные драгоценными камнями, ковры с востока, каждый подарок — коллекционный экземпляр, достойный находиться в музее.

И повсюду стояли цветы — орхидеи в ошеломляющем изобилии, многие из них редчайших разновидностей, и хрустальные вазы с туберозами, чувственный экзотический аромат которых заполнял каждую комнату и будоражил обоняние всех, кто входил.

— Это цветы страсти, — сказала Рене, когда Корнелия, никогда раньше их не видевшая, спросила, что это такое. — Они очень нравятся князю и вместе с орхидеями прибывают каждый день, пока он вдали от меня.

В глазах Рене внезапно промелькнула вспышка чувственного томления, тоски, спрятавшейся за улыбку. «Она больна любовью к нему», — подумала Корнелия и испытала жалость, потому что понимала: рано или поздно должно наступить разрывающее душу расставание.

Князь был женат, и его высокое положение диктовало ему необходимость проводить в России какую-то часть года. Рене, хоть была привлекательной и желанной, не могла его удерживать вечно. Однажды он устанет и вернется к обычной жизни, а ее удел — одиночество, но пока что он любил ее, а она его.

Корнелия считала, что во многом положение Рене было лучше ее собственного. Как можно пустой и скучный брак с человеком, любящим другую женщину, сравнивать с союзом любви, когда мужчина в свое отсутствие посылает туберозы, оживляя каждый день воспоминание о страсти?

Рене вновь оделась в черное, как и прошлым вечером, но сегодня это было черное кружево — пикантное и изящное платье, затейливо просвечивающее, отделанное крошечными бантиками из черного бархата. На этом фоне ее драгоценности выглядели поразительно. Шею обхватывали три ряда огромных черных жемчужин, и на каждой мочке уха висело по жемчужине, размером чуть ли не с птичье яйцо. Одна серьга была черная, а другая — розовая — единственный цветной мазок, нарушавший строгость наряда. Это было изумительно, это было эффектно, но когда Корнелия застенчиво попыталась сказать, что восхищена внешностью хозяйки, Рене только улыбнулась и провела ее в спальню.

— Это будет ваша комната столько, сколько вы захотите приходить сюда, — сказала она Корнелии.

Спальня оказалась не такой большой, как у Рене, но такой же прелестной. Портьеры были украшены геральдическими лилиями, вышитыми золотой нитью, канделябры были из венецианского стекла, как и зеркала, развешанные по стенам, в алькове, под балдахином, стояла резная позолоченная кровать, укрытая покрывалом, расшитым золотом и камнями.

Мари уже ждала, готовая преобразить Корнелию, что так успешно проделала накануне вечером. В руках она держала платье из темно-синего крепа, отделанное только оборками. Оно напоминало залитое солнцем море. Корнелия на секунду разочаровалась простотой покроя, но когда надела платье, поняла, что оно идет ей не меньше вчерашнего наряда. Платье подчеркивало мягкие изгибы фигуры, еще не достигшей зрелости, в нем ее кожа выглядела ослепительно-белой, а глаза таинственными.

Шляпка того же цвета была приколота к расчесанным, уложенным волосам, придавая безупречность всему облику, и в то же время новую красоту. Рене одолжила ей сапфировые серьги и большую брошь из сапфиров и бриллиантов, которую Корнелия приколола на груди.

Ей напудрили и нарумянили лицо, но Рене велела использовать меньше косметики, чем в прошлый вечер. Только губы были такими же темно-красными, как вчера, — яркий вызов любому мужчине, кто посмотрит на них.