Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

Для представителей правительств «третьего пути» было характерно введение рыночной капитализированной экономики: восстановление частной собственности, свободная торговля продуктами питания и промышленными изделиями, поддержка фермерского хозяйства и неудачные попытки установить «законность», т. к. принимаемые нормативные акты были направлены на укрепление соответствующих режимов, а не защиту прав человека. Судебные учреждения руководствовались в значительной мере правовыми актами, принятыми Временным правительство в марте — октябре 1917 г., распространенным стало учреждение военно-полевых судов с их ускоренным производством, часто непрофессиональным составом и жестокостью приговоров. Мало было профессиональных юристов и в следственных комиссиях, арестовывающих тогда по стандартному обвинению «в большевизме». Весьма политизированной была и деятельность прокуратуры. Работа милиции (недостаточное финансирование, текучесть кадров, предпочтение при принятии на работу бывших полицейских и т. д.) была малоэффективной.

Важную, если не решающую роль в установлении власти Самарского Комуча и Временного областного правительства Урала сыграли чехословацкие легионеры, среди которых было значительное число социал-демократов. Легионеры — это бывшие военнопленные австро-венгерской армии, в годы Первой мировой войны сдавшиеся русским войскам и вооруженные для участия в боевых действиях на их стороне. Как-то идеализировать их действия невозможно: они расстреливали и грабили тех, кого считали нужным, реквизировали военное и гражданское имущество и при первой возможности перевезли в Прагу захваченную в казанском банке часть российского золотого запаса.

Одним из проявлений «третьей силы» стало антибольшевистское восстание рабочих в Ижевске в августе 1918 г. В советской историографии, когда в рабочих видели опору и проводников большевистской политики, об этом предпочитали умалчивать либо обвинять во всем эсеров и анархистов. Исследователи (П. Н. Дмитриев, Д. О. Чураков) отмечают, что, несмотря на призывы руководства восстанием к установлению власти Учредительного собрания, призывам: «Власть советам, а не партиям», — первым действием было преследование большевиков и им сочувствующих, в тюрьмы было брошено более 3 тысяч человек, расстреляно не менее тысячи. Деятельность Прикамского Комуча мало чем отличалась от подобного же учреждения в Самаре. В этой связи трудно не согласиться с выводом Д. О. Чуракова о том, что «опыт правления в Ижевске „третьей силы“ показал, что демократическая власть в тех условиях была реальна только в виде „демократической диктатуры“, которая по своим методам и средствам осуществления политики мало чем отличалась от большевистской и от военной диктатуры… Гражданская война навязывала свои законы; оказалось, что у баррикады может быть только две стороны, а стоящие посередине оказываются под перекрестным огнем».

В конце 1918 г. судьба социалистических (как правило, эсеровских) правительств сложилась трагично. Можно только дивиться российскому феномену: всего лишь год понадобился для того, чтобы социальная психология самых различных слоев населения изменилась. Теперь защищать идею передачи власти Учредительному собранию, где еще недавно социалисты обладали непререкаемым большинством, мало кто хотел. Причин тому множество. Среда них и та жестокость, беспощадность, с которой действовали те, кто ранее призывал к национальному согласию и тут же в своих поступках расходился между словом и делом. «Революционное самосознание», иными словами беззаконие, правило бал в стране, и жертвами его вседозволенности в известной степени стали Николай II и многие Романовы, Урицкий и Канегиссер, Ленин и Каплан, десятки тысяч еще погибших и пострадавших в смертельной, опаленной ненавистью, слепой и яростной схватке гражданской войны. Это в те годы начал властвовать «террор среды», когда симметрия действий сторон становится неминуемо схожей. Судьба самих эсеровских «правителей» тогда сложилась по-разному: одни перешли на сторону большевиков, другие — к белому движению, третьи эмигрировали. Военнослужащие в большинстве ушли к Колчаку, а прикамская народная армия стала основой наиболее боеспособной рабочей дивизии в его армии.

Репрессии по-генеральски. Адмирал А. В. Колчак и генерал А. И. Деникин

Это были наиболее крупные военачальники и политические руководители антибольшевистских сил России. Им удалось собрать тогда под свое начало значительные воинские контингенты, управлять большими территориями.

Александр Васильевич Колчак (1874–1920) — морской офицер, полярный исследователь, участник обороны Порт-Артура, один из лучших в мире специалистов по минированию морей, командующий Черноморским флотом в 1917-м, награжденный за храбрость многими орденами Российской империи. В ноябре 1918-го, по рекомендации и не без давления сторонников военной диктатуры и союзников, стал всероссийским верховным правителем.

На допросе в Иркутской ЧК в январе 1920 г. Колчак сказал, что до революции 1917 г. считал себя монархистом, потом признал Временное правительство и полагал, что в России должен установиться республиканский образ правления, встречался с Г. В. Плехановым, дабы уяснить ситуацию. Придя к власти, Колчак заявил о создании внепартийного правительства, ставящего главной целью искоренение большевистского режима. В 1918 г. Колчаку было 44 года. Барон А. Будберг, начальник снабжения при ставке Колчака, позже военный министр в его правительстве, записал в апреле 1919 г. о встрече с ним: «Эти плотно сжатые губы с опустившимися углами и двумя глубокими складками, бледное исхудавшее лицо и остро блестящие глаза — характерны для Колчака сибирского периода»[310].

Режим колчаковщины в исторической литературе характеризовался разноречиво. В советской историографии подчеркивалось и пропагандировалось высказывание Ленина: «Колчак — это представитель диктатуры самой эксплуататорской, хищнической диктатуры помещиков и капиталистов, хуже царской»[311]. Поэтому в трудах многих советских историков Колчак — реакционер и скрытый монархист, так как он и его правительство «последовательно и неотвратимо шли по пути реставрации режима, сокрушенного еще в феврале 1917 г.»[312].

В эмигрантской и зарубежной советологической литературе режим и действия Колчака явно романтизированы. С. П. Мельгунов видел в трагедии Колчака не только его личную драму крушения надежд и разбитых иллюзий, но и трагедию страны, время возрождения которой «еще не пришло». Он полагал, что смерть Колчака знаменовала собой конец организованной в государственном масштабе антибольшевистской борьбы в Сибири[313]. «Страдальцем» за Россию называют Колчака многие советологи. Р. Пайпс пишет о Колчаке так: «…его политическая и социальная ориентация была глубоко либеральной. Колчак давал торжественные обязательства уважать волю русского народа, выраженную путем свободных выборов. Он также проводил прогрессивную социальную политику и пользовался прочной поддержкой крестьян и рабочих»[314].