Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

Через две недели после прихода к власти Колчак 3 декабря 1918 г. подписал постановление о широком введении смертной казни. Расстрел или повешение объявлялись за «посягательство на жизнь, здоровье, свободу или вообще неприкосновенность верховного правителя или за насильственное лишение его или совета министров власти», за «посягательство на низвержение или изменение ныне существующего государственного строя». Виновный в оскорблении верховного правителя на словах, в письме или в печати наказывался заключением в тюрьму[329].

Через несколько дней после ноябрьского переворота был образован совет верховного правителя, в котором пост министра внутренних дел занял кадет А. Н. Гаттенбергер. На его предложение однопартийцу В. Н. Пепеляеву (1884–1920) избрать себе место службы тот избрал департамент милиции и государственной охраны. Его характеризовала «слепая ненависть к большевикам… С этой ненавистью могло только соперничать его презрение к массам, которыми он считал возможным легко распоряжаться при помощи насилия». В начале 1919 г. Пепеляев стал министром внутренних дел. При нем стали формироваться при МВД отряды особого назначения в каждой губернии до 1200 человек, была оформлена государственная охрана для предупреждения и пресечения государственных преступлений. Министр ликвидировал в Сибири все организации национального самоуправления, предлагая желающих этим заниматься — выпороть[330].

Командующие армиями, командиры отдельных отрядов, губернаторы часто действовали самостоятельно. 5 апреля 1919 г. командующий западной армией генерал М. В. Ханжин (1871–1961) приказал всем крестьянам сдать оружие, в противном случае виновные будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены; 22 апреля 1919 г. комендант Кустаная предлагал до смерти пороть женщин, укрывавших большевиков. Управляющий Енисейской губернии Троицкий в марте 1919 г. предлагал ужесточить карательную практику, не соблюдать законы, руководствоваться целесообразностью. В июле 1919 г. управляющему особым отделом департамента милиции были представлены списки советских работников Симбирска (53 чел.), подлежащих в случае занятия города расстрелу. Симбирск колчаковцы захватить не сумели, а в Бугульме — из арестованных 54 человек расстреляли более половины[331]. Беспредел по отношению к населению усиливался действиями отрядов, не контролируемых правительством, негласно поощрявшим их карательные функции. На допросе Колчак рассказывал, что стихийно создаваемые военные отряды присваивали себе функции полиции и сами создавали контрразведку. Тогда «самочинные аресты и убийства становились обычным явлением». У Колчака сложилось впечатление, что такая контрразведка «создавалась по образцу тех, которые существовали в Сибири при советской власти». Для борьбы с беззаконием сибирская власть «по революционной традиции» назначала комиссаров-уполномоченных при командующих фронтами. Но они были бессильны перед такими самовластными генералами, как Р. Гайда (1892–1948), производивший массовые расстрелы военнопленных. Или генерал С. Н. Розанов (1869–1937). О нем колчаковский министр Сукин писал: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость… расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания»[332].

В середине 1919 г. в армиях Колчака были созданы осведомительные органы с задачей содействовать «подъему духа» войск и населения, непримиримому отношению к большевикам. По мере военных неудач колчаковские генералы становились все более жестокими. 12 октября 1919 г. генерал К. В. Сахаров (1881–1941), командующий Западной армией, издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии — расстрела всех жителей и сожжения селения дотла[333]. Колчаковские осведомители-пропагандисты преподносили акты репрессий как меры, необходимые для установления «законности и порядка». На деле это было оправдание того же произвола и беззаконности властей, того же, что делали и красные. Режим террора вызывал ответные действия крестьян, становившихся партизанами, дестабилизировал режим.

Воспоминания участников и очевидцев гражданской войны в Сибири свидетельствовали о преступной террористической деятельности многих колчаковских генералов, особенно атаманов Г. М. Семенова и И. М. Калмыкова. Американский генерал В. Грэвс вспоминал: «Солдаты Семенова и Калмыкова, находясь под защитой японских войск, наводняли страну подобно диким животным, убивали и грабили народ, тогда как японцы при желании могли бы в любой момент прекратить эти убийства. Если в то время спрашивали, к чему были все эти жестокие убийства, то обычно получали в ответ, что убитые были большевиками, и такое объяснение, очевидно, всех удовлетворяло. События в Восточной Сибири обычно представлялись в самых мрачных красках и жизнь человеческая там не стоила ни гроша.

В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось сто человек, убитых антибольшевистскими элементами». Грэвс сомневался в том, чтобы можно было указать за последнее пятидесятилетие какую-либо страну в мире, где убийство могло бы совершаться с такой легкостью и с наименьшей боязнью ответственности, как в Сибири во время правления адмирала Колчака. Заключая свои воспоминания, Грэвс отмечал, что интервенты и белогвардейцы были обречены на поражение, так как «количество большевиков в Сибири ко времени Колчака увеличилось во много раз в сравнении с количеством их к моменту нашего прихода»[334].