Сказаниада - Петр Ингвин

Не-е, не может быть, Котеня не такой. Он доблестный витязь и верный друг, и любому, кто скажет, что это не так, Улька готова испечь отцовских пирожков.

Толстый повар налил в миски жирной жижи неопределенного вида — то ли каши, то ли похлебки. Две миски пришлось поставить рядом на ладонь и предплечье согнутой перед грудью руки, третью разместить сверху и обнять шаткую пирамидку второй рукой. В следующий раз лучше сходить два раза, чем…

— Ой.

Она все же споткнулась о чью-то ногу. Потому что в задумчивости смотрела вперед. А надо было — вниз. Впрочем, глядеть вниз мешали миски. Теперь не мешали.

— Хромой, ты еще и слепой?!

— Простите, я нечаянно…

Перед глазами всплыло, как за подобное наказали мальчишку на постоялом дворе: бросили на бочку, содрали штаны…

— За нечаянно бьют отчаянно. — Витязь, на которого брызнуло с упавших мисок, поднялся, отряхнулся и отстегнул кожаный ремень. — А ну, подставляй свою мелкую за… ай!

Он будто бы поскользнулся: взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и рухнул на лежавшего рядом. Теперь взвыл и второй.

Улька не успела ужаснуться, как ее заслонила крепкая спина с широкими плечами:

— Это мой оруженосец, никто не имеет права его трогать.

Обнаженный клинок в руке Котени сверкнул на солнце злыми бликами.

— Хромой ублюдок испачкал меня. — Облитый вновь вскочил, из одной ладони у него свисал снятый ремень, вторая схватилась за рукоять меча. — Я требую возмещения.

— Во сколько ты оценишь это неудобство?

Котеня потянулся к кошелю. Облитый скривился:

— Сразу видно маменькиного сынка. Запомни, юнец: деньги в этой жизни решают не все. Выбирай: либо я сейчас показательно накажу твоего хромоножку, либо ты на неделю отдашь мне его на перевоспитание. У меня как раз — очень удачно, уже лет пять — нет оруженосца.

Вокруг загоготали. К раздуваемому из мухи в быка происшествию приковывалось все больше и больше внимания. Лежавшие поднимались, отовсюду подходили новые зрители. Постепенно присутствующие сгрудились в плотный круг. Какое-никакое, а развлечение.

Только не для Ульки. Душа ушла в пятки, причем большей частью в больную. Обе предложенные возможности были гибельными для обоих, витязи не прощают обмана.

— Не отдавай, — прошептала Улька.

— Ни за что, — едва слышно прошелестело в ответ.

— Либо, если ты такой упертый, в возмещение я согласен принять твои доспехи и коня.

Третье предложение заставило гул умолкнуть: все ждали, что скажет Котеня.

— Не сходи с ума, пусть накажет, и дело с концом, — доброжелательно подсказал кто-то из толпы.

— Это мой оруженосец, и только я имею право его наказывать, — стоял на своем Котеня.

Облитый витязь понял, что нахрапом не взять, и уважительно протянул ремень:

— Уважаю твердость. Накажи его сам. Но если увижу, что жалеешь косорукое чучело, вернусь к тому, что предлагал последним.

Где-то ржали кони, скрипели телеги и возводимые камнеметы, но все, кто находился поблизости, глядели только на Котеню и Ульку.

Снятая через голову перевязь с мечом отправилась на землю первой, на нее опустился расстегнутый и аккуратно сложенный тегиляй. Затем переставшие гнуться пальцы развязали тесемки штанов и приспустили их — не меньше, чем нужно ремню, и ни капелькой больше.

Котеня отшагнул вбок. Ремень в его руке вознесся над головой.

Так надо. Оба понимали, что это единственный выход. Улька нагнулась, задрала рубаху на спину, прижав подмышками, и закрыла глаза.

Бдымсь! Ее качнуло вперед, кисти вцепились в придерживаемые спереди штаны, чтобы не свалились. Вот уж чего допустить нельзя ни в коем случае.

Котеня продолжил. Зрители подзадоривали и следили за качеством исполнения. Воздух взрезал жалящий свист, затылок подлетал, скрипели зубы.

Так надо. Она не может подвести его. Он не может подвести ее. И обоим следовало подумать заранее, до чего доведет сумасбродство. Улька даже не догадывалась, что представляют собой военные действия. Дома она видела ребятню, что с палками, изображавшими мечи, гонялась друг за дружкой и кричала «Падай, я тебя убил!» Иногда вдоль дороги проезжали красавцы-витязи вроде Котени. На этом знания о войне исчерпывались. Но Котеня?! Почему он не предупредил, о чем думал?!

Если о том, о чем она подумала сейчас, то этого не может быть, у него есть невеста. Впрочем, Улька сама настаивала и, когда требовался ответ, не дала ни подумать, ни возразить. Она заявила, что справится, и Котеня поверил в нее. Наверное, считал, что она знает о будущих трудностях. Умному никогда не понять глупца, который воображает себя умным. Тем более, не переубедить.

Похоже, Котеня думал о том же. Науку на будущее он вколачивал с невыразимым усердием — по всем правилам, с оттяжкой, буквально вгрызаясь узкой жесткой кожей в широкую мягкую.

Улька взвыла с закрытым ртом. По телу прокатывались волны боли, прикушенные до крови губы едва удерживали готовый вырваться крик. Только бы не завизжать тонким голосом…

— Он больше не будет. — Котеня остановился и бросил ремень хозяину.

— Не буду, — подтвердила Улька, быстро приводя себя в порядок.

Тело продолжало вздрагивать. Руки не слушались. Кожа горела, будто с нее забыли убрать тлеющие угли.

Оставленный без ужина Бермята тоже присутствовал при наказании.

— Я бы еще добавил, — брюзгливо сообщил он и отправился договариваться насчет второй порции.

В палатку возвращались молча.

Дальше трудности росли как на дрожжах. Встал вопрос с уборной. До сих пор удавалось уединяться в лесу, а Бермяте говорили, что виновато несварение. Здесь леса не было. Воины друг друга не стеснялись, и Ульке пришлось убегать под стеночку соседних руин, где она чуть не утонула в болотистом иле. А ведь постираться — тоже невыразимая сложность! Кажется, пора отсюда смываться, пока не раскусили. Но как и куда?

Очередная неприятность не заставила себя ждать. Перед закатом воины скопом бросились купаться в море. Бермята тоже. Котеня остался с Улькой в палатке — на всякий случай. Не зря.

— Пойдем! — позвали его.

— Не хочется.

— А здесь не спрашивают, хочется или нет. И хромого своего тащи, морская вода — лучшее лекарство.

Сотник был вместе со всеми. Он не приказывал, но общий настрой мог привести к тому, что просьба станет приказом, и тогда…

— Скажи, что у меня какая-то сыпь появилась, — прошептала Улька.

— Заставят показаться лекарю. И не забудь, что даже если отвертимся, потом тебе коней купать с другими оруженосцами. Я об этом как-то не подумал.

Не подумал он. Мужчина обязан обо всем думать, или он не мужчина.