Летняя практика - Мария Зайцева

А вот о том, что потом делать, после секса, с женщиной? У меня не стояло такой проблемы, Лен. Ее не было.

Она появилась только с тобой.

Потому что никого я не хотел оставить в своей жизни дольше, чем на несколько ночей.

Только тебя.

И почему ты такая сложная! Почему ты не хочешь просто расслабиться, Лен?

Я все сделаю сам.

Я все сделаю правильно, Лен…

Он не мог этого всего сказать, конечно же. Но он показывал все действием.

Смотрел ей в глаза, трогал, так нежно, так осторожно.

Он никогда так себя с ней не вел. Всегда инициатива, всегда напор.

Но сейчас…

Нельзя напирать сейчас.

И не надо.

Лена, как-то сразу растеряв все свои слова, правильные, конечно, правильные, только следила за его губами на своей коже расширенными глазами и дышала все тяжелее. Ей это надо было не меньше, чем ему.

Данил вообще не сомневался, что, если проверить, если залезть сейчас к ней в трусики, ответ ему очень даже понравится.

И в другое время, в другой ситуации, он бы так и сделал. Но не сейчас. Нет.

Он оторвался от ее сладкой кожи, положил зацелованную руку себе на плечо.

Обними меня, Лен. Мне так надо. Мне необходимо.

И ее слабое шевеление пальчиками у затылка воспринялось, как удар тока, как что-то настолько сладкое, что будоражащей волной пошло по всему телу, от шеи вниз, до кончиков пальцев.

И глаза ее, от которых он оторваться не мог, стали огромными. И лучи уже умершего за горизонтом солнца в них были ослепительны. Невозможны. Гипнотизировали, заставляя терять последний рассудок.

Что ж ты делаешь со мной, Лена? Нельзя же так. Нельзя.

Она потянулась к нему сама. Немного, совсем чуть-чуть. Но сама.

И ему хватило этого, чтоб начать действовать.

Ее губы были совершенно неуверенными. Такими подрагивающими, доверчиво раскрытыми. Данилу не надо было много. Только попробовать. Только чуть-чуть…

И голова не отключалась, просто такой сладостью затопило, таким ощущением правильности. Это правильно.

Она в его руках – это самая правильная вещь в этом мире.

Начинался ветер, волны били по босым ногам сильнее, словно ритм задавая. Самый древний, и тоже самый правильный.

Поднять ее на руки – было из той же стихии. Продолжение природы.

У Данила не было с собой куртки, чтоб постелить, но кофта Лены немного помогла. А остальное – неважно же.

Важны только ее глаза в полутьме, влажно поблескивающие, такие неожиданно жадные и неуверенные. Важны ее губы. Она что-то говорит. Опять. А Данил… Ну, конечно слушает. Конечно.

Джинсы… Зачем ей джинсы? Не нужны. Мешают.

Ступня. Маленькая такая. Пальчики крошечные. Круглые коленки. С обратной стороны ямочка…

Что же ты замолчала, Лена? Продолжай… И он продолжит…

А дрожь усмирять не будем. Будем разжигать.

Мне нравится, как ты дрожишь, Лен. Как теряются и путаются слова. Такие правильные. Такие ненужные сейчас.

И да, он был прав. Мокрая, совсем мокрая. И горячая.

А ты не такая правильная девочка, Лена, какой хочешь казаться? Сейчас еще немного неправильности добавить…

Она выгнулась в его руках, забормотала что-то укоряюще и смущенно, попыталась выбраться, отползти.

Куда еще? Ну уж нет. Он не закончил еще. Он только начал вообще-то. И теперь ужасно хочется услышать, как ты будешь кричать, неправильная девочка Лена.

А для этого… Ничего особенного. Это просто язык. И пальцы. Пока что.

Кричи, Лена.

И очень хорошо, что на пляже никого, они одни совсем, только море слышит. А море и не такое слышало.

Первый раз Лена кончила быстро, прямо совсем чуть-чуть хватило, немного.

Это насколько же ты меня хотела все это время, Лена?

И да, это точно начало.

Хочешь покричать еще?

Неважно.

Потому что это будет.

И вообще, все будет, чего он хочет. Ведь это так правильно.

Просто она еще не знает, насколько.

Вот что самое плохое в сексе на пляже?

Песок, само собой!

Лена, в принципе, уже совершала этот безумный поступок, в прошлом году буквально. И опять все с тем же парнем, сумевшим ее соблазнить на такие вещи, о которых она и понятия не имела к своим тридцати пяти.

В прошлый раз, правда, это был мягкий речной песок, и куртка Данила тоже к месту пришлась.

Но все равно песок потом вымывался долго.

И сразу же заметка была на будущее в голове, что все. Больше никогда. Лена помнила свои ощущения тогда, в душевой, пока смотрела, как песок уходит в слив.

Но Данил на то и Данил, чтоб с ним голова отключалась.

В этот раз Лена вообще про неудобства не вспомнила. И про то, что кофта ее слишком маленькая по площади и слишком тонкая по фактуре.

Вот как только Данил ее на эту саму кофту уложил, так про все остальное и не вспомнилось.

Помнился лишь жар его губ, скользящие по коже поцелуи, невероятная, такая непривычная просящая и в то же время властная нежность. То, с какой легкостью он отыскивал самые чувствительные, самые тонкие местечки, от одного прикосновения к которым Лену трясло неконтролируемой дрожью.

И да, она кричала. Громко. В общественном месте.

Да что там кричала! Молила, упрашивала, что-то говорила сбивчиво, угрожала даже и приказывала!

А он не реагировал! Вернее, реагировал не так, как ей надо было! Не давал ей разрядки, мучил, садист такой!

И глаза его в темноте казались совсем дьявольскими, такими порочными, такими влекущими, что Лена буквально смотреть боялась. Потому что нельзя смотреть в глаза потустороннему. Утащит с собой. Она выгибалась, билась, вцеплялась в его волосы, сходила с ума.

А затем он сделал что-то такое, отчего Лену выгнуло и буквально выбросило в какое-то запредельное состояние.

И да, она опять кричала.

А когда вернулась возможность соображать и видеть, Лена открыла глаза и… Данил был прямо над ней. Нависал на руках, чтоб не придавить. Смотрел. И что там про потустороннее?

Взгляд его, черный и глубокий, не давил, нет. Душу забирал.

И зачем ей душа? Только для того, чтоб ему отдать.

Губы, порочно блестящие, изогнулись в понимающей усмешке. И неожиданно мягко коснулись ее.