Парадокс параллельных прямых. Книга первая - Татьяна Вильданова

Но такое мало кому удавалось. И уж, конечно, не ей, усталой и эмоционально измотанной.

Если бы она закольцевалась сразу! В первые минуты после переноса, когда структура ещё наиболее податлива. Если бы… но, когда он подхватил её на руки, она забыла обо всем!

Не замедляя шага, она осторожно покосилась на его руку, придерживающую ремень сумки, только теперь заметив, что мужчина наглухо застегнул пиджак, а фонарь, снабженный ржавой железной клипсой, прикрепил к нагрудному карману пиджака, отчего он освещал только нижнюю часть стен и пол под ногами.

Пальцы… сильные, гибкие…

Этьена невольно сглотнула, покраснела и воровато скользнула глазами к хмурому, замкнутому лицу, уловила встречное движение и поспешно опустила глаза.

«Недоволен… Глупо всё получилось… Надо было заставить Жерара сразу, как только смог встать, отправить его из города, – от одной мысли о разлуке стало так плохо, что на секунду она сбилась с ритма, но тут же опомнилась и подровняла шаг, – непонятно, как немцы на меня вышли. Хотя, после всего случившегося… Тем не менее, что-то здесь не так… не так… Ладно, об этом потом».

Самое трудное – начать. Отрешившись от всего, она представила себе тонкие светящиеся стрелы… поймала ближайшую, перевила с соседней, скрутила в кольцо… поймала следующую, присоединила к ним… затем ещё одну… ещё… и ещё, создавая вокруг себя что-то похожее на золотую клетку или яйцо, тупой конец которого проходил ниже ног под полом, а заостренный плавно обтекал плечи и голову…

2

Коридор сменился короткой лестницей.

Этьена споткнулась.

Жан подхватил её под локоть, как слепую, свел вниз и, уже оказавшись на ровном полу, ещё какое-то время продолжал вести, пока она сама не выдернула руку.

«Жерар! – так уж получилось, что смутное подозрение вдруг переросло в абсолютную уверенность, – Жерар».

С его появлением в особняке он сразу понял, что… Что понял? Что ему вообще было понимать? Он непрошеным гостем свалился в этот дом, одним своим присутствием подвергая опасности стольких незнакомых ему людей. Против их воли стал невольным свидетелем их личной жизни, симпатий. Гаспар с Мадленой, Симон. Надо было быть слепым, чтобы не заметить его щенячьей влюбленности в Этьену. Странно, но его это не волновало.

Симон… Симон был Симоном.

С высоты своих тридцати лет Жан прекрасно видел, что его юношеская любовь к Этьене, переросшая из детского восторженного поклонения, так и не окрасилась взрослой чувственностью. Любовь повзрослевшего ребенка, никогда не рассчитывающего на взаимность.

Более того, он видел, что и Этьена не воспринимает его как взрослого мужчину. Скорее, как мальчишку, младшего брата, за судьбу которого она тоже несет определенную ответственность.

Другое дело – Жерар!

С его появлением Этьена изменилась. Сейчас ему казалось, что именно Жерар разрушил… Что?

«Черт бы его побрал, – неизвестно на что взъярился Доре, – настоящий мужчина. Стена, за которой могут укрыться все бабы мира!»

Кем был он сам? Актером. Лицедеем, всю жизнь носившим чужие маски. Он смог развить в себе недюжинную физическую силу, не был трусом (во всяком случае, настолько, чтобы не отдавать опасные трюки дублерам). Но, позавчера на рассвете, ожидая условный сигнал, он пережил такой животный страх перед предстоящим боем, такой ужас перед своей возможной смертью, что даже сейчас при одном воспоминании об этом у него начинали дрожать губы. Потрясение от осознания своей трусости оказалось настолько велико, что теперь ему казалось – не обматери его Жерар, он непременно провалил бы операцию.

Если на то пошло, то Симон оказался намного смелее его. И умнее. Странно устроена наша память. Поддавшись настроению, она способна настолько изменить отношение к одному и тому же поступку, что, являясь предметом гордости в одном случае, он же вызывает чувство жгучего стыда в другом. Теперь собственное поведение казалось глупым мальчишеством, а та короткая минута растерянности, абсолютно естественная для любого, впервые участвующего в перестрелке, человека, переродилась в самый позорный момент в его жизни.

Тем более, что пережить его (пережить в прямом, физическом смысле слова) он смог только благодаря действиям мальчишки, женщины, которой он и так уже всем обязан, и мужчины, который, очень даже возможно, является его более удачным соперником.

Жан незаметно скосил глаза на Этьену: «Сердишься? Есть, за что. Свалял дурака в «Сеюше», струсил в лесу, да ещё и сегодня тебя подставил. Хорош, нечего сказать. Если бы не Жерар…»

Каждый раз, мысленно возвращаясь к нему, Жан испытывал странную смесь острого раздражения и глубокого уважения. «Возможно, он из бывших военных… офицер…умеет читать карты, сам рисует планы…операцию разработал идеально… возможно, штабист… – не замечая, что, по въевшейся актерской привычке, начинает выстраивать возможную биографию образа, Жан медленно перебирал в памяти наиболее яркие моменты, – хотя, едва ли… по всему видно, что уже воевал… обстрелян… я теперь тоже… – губы передернулись, – если я растерялся позавчера, то вполне отыгрался сегодня… Черт! Никогда ещё столько стрелять не приходилось! Герой, твою….!»

«Ты должен быть профессионалом, – после очередной неудачи любил повторять Мастер, – а не героем. Чтобы потом другим профессионалам не пришлось писать для тебя некролог».

«Пижон, – в который раз не преминул уколоть сам себя Доре, – если бы не её теле… черт её не знает, что… нас бы уже пристрелили. Возможно, можно было поступить по-другому. Как? – он попытался представить на своем месте Жерара и раздраженно мотнул головой, – никак. Не вмешиваться совсем, проследить, куда повезут?… Знаю, – невольно сжал зубы, – и куда бы повезли, и что могли сделать. К черту! Лучше все равно бы не придумал, – словно оправдываясь, сжал кулаки и упрямо вздернул подбородок, – возможно, ты бы придумал, на то ты и профессионал, а я актер. А для актера и так годится».

«Он – настоящий», – в этом человеке Жан интуитивно почувствовал ту самую внутреннюю силу, которой всю жизнь так не хватало ему самому. Силу, сродни той, которая позволила Мастеру в сороковом в знак протеста покинуть киностудию.

(А он остался. Отгородился расхожей фразой, что «искусство вне политики», и остался. Заключил контракт на три фильма, сыграл шевалье де Ронкура в костюмной мелодраме, затем, практически в тех же костюмах, авантюриста и героя Тюрена.

«Режиссер может позволить себе такую роскошь – ждать. Он и через десять лет сможет снять то, от чего отказался сейчас. А я – актер, – каждый раз, думая о Мастере, он пытался найти оправдания своему предательству, – оккупация может продлиться ещё лет десять. Если я уйду со сцены сейчас, кому я буду нужен потом? Никому».

Красивые слова, но, на самом-то деле, тогда он просто испугался. Работа на киностудии укрывала его от возможной мобилизации и давала гарантированный заработок, что в оккупированной стране было совсем немаловажно, а остальное….