Затмение - Рагнар Йонассон

Йонатан встал и поплелся в гостиную, палка была где-то далеко; сел у телефона и набрал номер, с которого ему звонил Ари. Запыхавшимся голосом тот сказал, что разговаривать не может, и дал телефон Томаса. Йонатан позвонил.

– Томас, – раздался резкий голос.

Дорожные звуки в трубке указывали на то, что он за рулем, вероятно в полицейской машине на пути в Скагафьордюр, туда, где прошло детство Йонатана.

– Здравствуйте, Томас, – ответил Йонатан и представился, затем продолжил: – Ари расспрашивал меня о хуторе в Скагафьордюре.

– Я за рулем и не могу говорить, – отрезал Томас, прежде чем Йонатан успел перейти к сути.

Сейчас или никогда. Он должен рассказать правду.

– У меня к вам разговор на несколько минут. Это важно. – Йонатан старался произносить слова ясно и четко.

– Хорошо. – Томас был явно недоволен тем, что его отвлекают от дороги.

– Почему вы хотите узнать, где находится наш хутор? – осторожно спросил Йонатан.

Повисла пауза, и Йонатан слышал лишь звук мотора.

– Мы разыскиваем человека… женщину, – наконец ответил Томас. – Считаем, что она может находиться там, поскольку Элиасу эти места были хорошо знакомы.

Йонатана охватило неприятное чувство. На мгновение у него даже почернело в глазах, сердце забилось сильнее. Неужели Элиас убил какую-то женщину и спрятал тело на хуторе? По правде сказать, он мог в это поверить и даже знал, где самое подходящее место.

– Вполне возможно, – произнес Йонатан.

– Что вы имеете в виду? – спросил Томас, по-прежнему резко.

– В свое время там происходило много такого, что не терпит дневного света, – ответил Йонатан, стараясь аккуратно подбирать слова. – Элли пришлось разное пережить, что… что в дальнейшем наверняка оказало на него влияние.

– Разное пережить?.. – удивленно переспросил Томас.

– Жизнь мальчиков в этом месте – в том числе и мою – счастливой не назовешь. – Йонатан говорил медленно, слова давались ему с трудом.

– Подождите, вы намекаете, что к ним применялось насилие?

– Да.

– Черт возьми. Какого рода? Сексуальное?

– Нет… по счастью, нет, – ответил Йонатан, запинаясь. – Насилие иного рода, моральное и физическое.

– А почему, черт возьми, вы не рассказывали об этом раньше? – гневно спросил Томас.

– Я… я…

Йонатан почувствовал, как подступает ком к горлу. Повзрослев, он никогда не плакал, но этот разговор оказался труднее, чем он ожидал.

– Я не мог ничего рассказывать, пока были живы родители, а потом решил, что все уже в прошлом. И если все это разворошить, никому пользы не будет.

– Так Элиас тоже подвергался насилию?

– Да, и очень жестоко.

Йонатан перевел дыхание. Сделал короткую паузу, чтобы собраться с силами и продолжить рассказ.

– Он приехал к нам на следующее лето после того, как родители устроили летний лагерь, как они это называли. – Йонатан грустно засмеялся. – Это был ад. В первое лето мальчиков, троих или четверых, заставляли работать от восхода до заката, иногда били и запирали в хранилище для картофеля, чтобы добиться от них послушания. А еще от них угрозами добивались, чтобы они никому не рассказывали, и, как я слышал, от некоторых требовали приехать на следующее лето, иначе с их братьями и сестрами или родителями что-то случится. Так было в случае Элли, поэтому он через год вернулся.

– Били и запирали?

– У Элли был сильный характер, – продолжал Йонатан отрешенно. – Поначалу с ним нелегко было совладать. Но у него было слабое место – он боялся нашу собаку. Видимо, его когда-то укусила собака. В первую ночь его уложили спать в отдельной комнате, в моей комнате. Мне велели спать в спальном мешке, в гараже вместе с остальными ребятами. Я некоторое время упрямился и помню, как сидел в темноте на лестнице, не хотел спускаться. Вот поэтому я и знаю, что тогда случилось.

Йонатан помолчал, а затем продолжил:

– Элли в ту ночь заперли вместе с собакой. Он всю ночь кричал от страха, хотя пес был добрым и ласковым. Заснуть никому не удалось, крики разносились по всему дому. На следующее утро Элли вел себя совсем иначе. Покорный и послушный. Но этого было недостаточно. Мы должны были во всем соблюдать правила – неписаные правила. Но не нарушить их было невозможно. Невозможно! – Йонатан почти кричал в телефон.

– А что происходило, если кто-то нарушал правила, его били? – спросил Томас.

– Да, иногда, но хуже всего, когда запирали в хранилище. Я просидел там немало ночей. Дверь была крепкой, и никакой возможности выбраться. Но внизу была щель, и через нее поступал кислород. А также немного света, летом ведь белые ночи, но все равно было темно. С тех пор я не переношу белых ночей, они будят плохие воспоминания. Меня никогда не запирали в хранилище зимой, тогда было слишком холодно. Это практиковалось только летом, когда приезжали гости с юга. – Он вздохнул.

– Это ужасно, – сказал Томас. – Совершенно ужасно. А почему ваша мать ничего не сделала, чтобы это остановить? Бог знает, какой вред причинил детям ваш отец…

Йонатан тяжело дышал.

– Нет, послушайте… Вы меня неправильно поняли. Простите, я недостаточно ясно выразился. За насилием стоял не папа. Это была мама.

Ари знал, в каком доме жила Кристина, однажды проезжал мимо него, когда был по делам в Акюрейри. Он легко доберется туда пешком.

Только бы не опоздать. Он отчетливо понимал, что Кристине грозит опасность.

Убийство Элиаса для него отодвинулось на задний план. Его не волновала и судьба запертой где-то женщины, скорее всего уже мертвой.

Он был убежден, что ему выпал шанс спасти Кристину и снова ее завоевать.

Томас не сразу осознал услышанное.

Подсознательно он исходил из того, что ответственность за жестокое обращение с мальчиками целиком лежит на отце Йонатана.

– Что вы сказали? Так это ваша мать запирала ребят в хранилище для картофеля? – переспросил он ошеломленно.

По голосу Йонатана было слышно, что этот рассказ давался ему нелегко.

– Да. Она была полноправной хозяйкой. Все зависело от нее. Если считала необходимым, то била нас. Многие полностью ломались, проведя ночь в картофелехранилище.

Томаса пробрала дрожь при одной только мысли об этом.

– А как на это реагировал ваш отец?

– Никак, – ответил Йонатан и вздохнул. – Отец не имел на маму никакого влияния. Более того, он помогал ей, если кто-то оказывал явное сопротивление. Но, думаю, не со зла. Он боялся ее так же, как и мы, мальчишки.

– Вы единственный ребенок? У вас нет братьев и сестер?