Постсоветский мавзолей прошлого. Истории времен Путина - Кирилл Кобрин

В тот же день, 3 марта 2011 года, по поводу юбилея отмены крепостного права высказался и сам президент Медведев (как дико на сегодняшний слух звучит это словосочетание – «президент Медведев»!): «Я придерживаюсь позиции, что Александр II получил в наследство страну, где главными институтами были крепостничество и военно-деспотическая вертикаль власти. Неэффективная экономика грозила стране крахом. Поэтому царь и его единомышленники, хотя это было и трудно, отказались от традиционного уклада и указали России путь в будущее – в этом их заслуга. Я надеюсь, что Россия XXI века будет свидетельством правоты и дальновидности реформаторов XIX века… по сути мы продолжаем тут курс, который был заложен полтора века назад»[23]. Здесь исторические параллели, которые сознательно прилагает к своему времени Дмитрий Медведев, еще интереснее. Он – как бы Александр II «Освободитель», принявший страну после мертвящей реакции Николая Первого и катастрофы Крымской войны. Значит, Владимир Путин в логике 2011 года выставлялся царем Николаем, который держал страну в узде тридцать лет, после чего умер в позоре поражения – и даже ходили слухи, что покончил с собой. Но неприятность заключается в том, что на момент произнесения этих слов Путин – Николай Палкин – был вполне жив, и даже на самом деле он, а не президент Медведев управлял государством. Более того, «путь в будущее», который «указал» Александр II, был путем к 1917 году и подвалу Ипатьевского дома, путем, станциями на котором были 1 марта 1881 года (убийство царя народовольцами), безумная политика Александра III («замораживание» России и русификация империи), наконец, несчастное царствование Николая II, начавшееся с Ходынки, продолжившееся Цусимой и Кровавым воскресеньем, затем было убийство Столыпина, Первая мировая и далее, во все более убыстряющемся темпе, движение к полному краху. Вряд ли бывший университетский преподаватель Медведев не знает всего этого. Просто он говорил нужные тогда слова – чтобы, опять-таки, не разочаровать тех, кто надеялся на него и его «модернизацию». Эти люди тогда были нужны власти.

Вот о забытой «модернизации» стоит здесь поговорить несколько подробнее. Дело в том, что столь легкомысленно использованный Дмитрием Медведевым термин имеет отношение к процессам, которые происходят в мире уже более ста лет. Ученые спорят о том, что такое «модернизация», существует довольно популярное понятие «догоняющая модернизация», наконец, некоторые утверждают, что «модернов», то есть типов «современного общества», есть несколько и условный «Запад» вовсе не единственный.

Драма модернизации, переживаемая многими обществами и государствами, есть порождение прогрессистского, линейного мышления, возникшего на Западе в Новое время (Modernity). Тут важно отметить, что линейное мышление, восторжествовавшее вместе с христианством, долгое время отчетливо носило не только «теологический», но и телеологический характер. Цель этого движения была заранее задана; речь шла только о его скорости. После «века Просвещения» цель постепенно заменилась на само движение, которое и стало наиболее ценным; коммунисты и радикальные социалисты перехватили у церкви образ окончательного, далекого и идеального Будущего, образ же Сегодня (и ближайшего Завтра) во второй половине XIX века перешел к мейнстриму буржуазного либерального сознания. Так закладывалась одна из основ понятия «модернизации» – идея «современности», «современного» как главной ценности. Когда юный поэт Артюр Рембо восклицал, что поэзия (читай – все искусство) должна быть современной и только современной, он на самом деле повторял азы буржуазной идеологии своего времени. «Современный», то есть «соответствующий нынешнему времени», – вот фундамент будущего понятия «модернизации»; после чего остается разрешить только один вопрос: соответствующий какому нынешнему времени? Чьему нынешнему времени?. Когда цитируемый в знаменитой книге Эдварда Саида «Ориентализм» (1978) лорд Бальфур рассказывает членам британского парламента о миссии империи – сделать Древний Египет «современным», – он, не зная того, встает в один ряд с дерзким парижским коммунаром Рембо. Любопытно, что поэт, бросив писать стихи в очень молодом еще возрасте, отправился в Судан заниматься то ли работорговлей, то ли торговлей оружием. Символично видеть столь очевидное проявление колониалистского оттенка тогдашних представлений о «современном», «современности».

На тему «модернизация и колониализм» мы еще поговорим, а сейчас вернемся к идее прогресса, основанной на линейном мышлении. «Прогресс» вовсе не существует «для чего-то»; его цель – он сам, его собственное движение: чем быстрее, тем лучше, тем современнее. Если впереди нет отчетливой цели вроде Страшного суда и если возвышенность идеологии (а любая идеология возвышенна) не позволяет провести в секуляризированном обществе трансформацию, сводящую прогресс к удовлетворению самых банальных материальных целей, остается сам этот прогресс как процесс, как побудительный мотив – и как конечная цель. Не стоит обманываться фразами вроде того, что «прогресс приведет к счастью человечества»; вряд ли тот же лорд Бальфур, искренне пекущийся о Британской империи и наилучшем обустройстве полуколониального Египта, думал о «счастье египтян». Но он не рассуждал и в циничных понятиях «власти над египтянами», «ограбления Египта британцами», «полного господства». Его идея «правильной колонизации» страны фараонов заключалась в том, чтобы сделать ее современной, то есть модернизировать.

Вернемся к вопросу: если модернизация должна привести некое общество в соответствие с современностью, с сегодняшним днем, тогда с чьим же? Кто задает этот образ «современного», к которому следует столь безоглядно стремиться? Самый распространенный ответ: Запад. Вне характерной для Нового времени оппозиции «Запад есть Запад, Восток есть Восток» понятия «модернизации» просто не существует. Эта оппозиция существовала почти что всегда, но только в «буржуазную эпоху» она получила совершенно иное содержание. Прежде всего потому, что до Нового времени не было не только «модернизации», но и главной предпосылки ее – западного понятия «современный». Напомню, идея «современности» (но не сам термин) возникает в конце эпохи Ренессанса; с ее помощью тогда определили наступивший исторический период в отношении предыдущего – Средневековья. Античность дала самые высокие образцы, после нее наступило время варварства и упадка, но вот сейчас все самое лучшее возрождается, обогащенное, конечно, неизвестным высокой Античности христианством. В этом смысле «быть современным» – значит «следовать древним». Позже, в конце Средневековья, место Другого для «современности» стал занимать Восток. По мере этого изменился характер отношений с Другим: от средневекового человека, давно исчезнувшего к концу XVI века, невозможно было требовать, чтобы он соответствовал возрождающей Античность «современности» (хотя, конечно, требовали, но не от людей, а от институций, скажем, от университетов, сохранивших свои старые задачи и структуру). Теперь же, когда Другой оказался «современником», только живущим несколько южнее и/или восточнее, идея сделать его up to date, «модернизировать» (но уже, конечно, безо всякого следования древним) постепенно завоевала умы, составив главное объяснение, оправдание и целеполагание колониализма. Примерно так же дело обстояло там, где Другой находился внутри собственной страны.