Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов

– Вы с честью проделали свой анабазис, и он будет включен в записи борьбы за свободу человеческой личности.

Доброе дружеское состояние создалось за столом, подходили многие, запросто расспрашивали, как там у нас, какие слухи доходят из России. После моей поездки на Дон, на Украину у меня было достаточно материала для ответов на вопросы.

Ставропольские торжества оказались кратковременными. Большевики скоро опомнились, увидели и узнали малочисленность шкуринцев и повели наступление с трех сторон. В поисках подкрепления командование объявило призыв к оружию офицеров, проживавших в Ставрополе. Были также посланы мобилизующие кадры в соседнюю кубанскую станицу Новорождественскую. Но если вообще мобилизация в гражданскую войну – вопрос лишь случая и удачи, то здесь, при трехдневном существовании власти да еще при тех ее оказаниях, какие обнаружил губернатор Уваров, – при этих условиях мобилизация не обещала быть успешной. Офицерский полк оказался не боеспособным и стал к тому же рассасываться. Мобилизованные казачьи сотни тоже оказались неустойчивыми.

Притихшие было и притаившиеся в городе большевизаны подняли голову и принялись за работу по разложению свежемобилизованных частей[45].

Со Слащовым мы выехали на окраину города. Линия фронта перед глазами, тянется ниточкой. Вялая перестрелка. Пока Слащов осматривал в бинокль позиции, со стороны большевиков из леса выскочил всадник и промчался взад и вперед вдоль окопов, – очевидно, передал какие-то приказания.

Проезжаем с. Надежинское, пулеметчики и все другие при оружии. Жители же селения сидят на завалинках за дворами, разговаривают промеж себя. Ни к фронтовой линии, ни к нашим пулеметам как будто совсем нет интереса.

На позициях казаки устроились по-свойски, как будто выехали к себе на участок для ранневесенней пахоты или сева.

Те, что в окопах, держат линию, а метров на двести ниже в ложбинке водовозка, один казак чистит картофель, другой дробит мясо на порции, – это кашевары готовят обед.

Я подошел, спрашиваю, какой станицы, они в свою очередь:

– А вы какой?

Начало разговора для казаков обычное, оказались общие знакомые у меня с ними, разговор мог бы затянуться на долгий срок, но подъехал Слащов с позиции, поехали в город. В селении Надежинском наш автомобиль задержали фуры со снопами хлеба, хлеборобы на всякий случай спешат свезти сжатую пшеницу с полей к дому поближе.

Жизнь в здании гимназии на бивуаках сопряжена была со многими неудобствами, и мне была отведена комната в гостинице. Провел несколько вечеров у знакомых в городе. Но вот, кажется, 15–16 июля (ст. ст.) утром прибежал ординарец штаба с предложением перейти с вещами в штаб-квартиру, т. е. в гимназию. Категоричность предложения не оставляет никакого сомнения, что дела наши – дрянь.

Действительно, мобилизованные казаки станицы Новорождественской оставили позиции, того и жди, большевики ринутся в прорыв. Шкуро нервничает.

Хуже того: приказывает вынести ему из комнаты кавалерийское ружьецо, щеголевато отделанное накладным серебром, и вскидывает ремень через плечо.

Это уже из рук вон плохо, когда командующий отрядом вооружается винтовкой.

Мне предложено держаться штаба и со двора гимназии не отлучаться. Кругом суета. Строятся в ряды все, кого только можно собрать, и высылаются на фронт. Город подвергнут довольно интенсивной артиллерийской бомбардировке большевиков.

Шкуро садится на коня и с конвоем мчится за город. Во двор въезжает знакомый автомобиль с двумя пулеметами. Спокойный начальник штаба Слащов сходит с сидения рядом с шофером.

– Ничего, все устроится.

Это он с шофером и пулеметчиком держали обнаженный новорождественцами фронт.

– Теперь Шкуро их далеко отгонит… банды неприятеля…

На другой день прибыл по железной дороге в Ставрополь батальон корниловцев и положение упрочилось.

Мне с моим товарищем по делегации больше нечего делать в Ставрополе. Попрощались со Шкуро, со штабом, с офицерами и казаками, с какими установилось знакомство, и выехали из Ставрополя с поездом, накануне привезшим добровольцев.

(Тут вместе со мной выехал из Ставрополя и А. И. Кулабухов, в свое время в ст. Успенской покинувший нас и пробравшийся оттуда к своей семье в Ставрополь, – он знал, что она будет жить у тестя в Ставрополе.)

На станцию Тихорецкую мы прибыли в разгар подготовки командованием Добровольческой армии Екатеринодарской операции.

Была занята ст. Пластуновская как крайний пункт по направлению к Екатеринодару, – в 37 верст от него. Шло сосредоточение войск для главного удара.

В сторону Армавира также жили приливами надежд и разочарований: 14 июля был занят Армавир, чтобы 17-го затем его оставить. Ликование городского населения сменялось оцепенением при жестокостях большевистской расправы.

К нам в Тихорецкую прибыли вырвавшиеся оттуда известные местные деятели. Среди них был хорошо мне знакомый местный муниципальный деятель К-в. При встрече он указал мне на странность кубанской административной реакции на большевистское в этом отношении головотяпство: предназначение на должность атамана Лабинското отдела офицера гвардейского дивизиона, а на должность армавирского городского головы какого-то старого отставного полковника, очень правого политического уклона.

Еще при старом режиме общественная жизнь в Армавире била живым ключом. Кроме центров кооперативного объединения обоих видов – кредитного и потребительского, были влиятельные профессиональные объединения: Общество торговых служащих, Общество взаимопомощи учащих и учивших в учебных заведениях Лабинского и Баталпашинского отделов; особо выделившееся на Северном Кавказе армавирское Общество попечения о детях, основателем которого был такой замечательный общественный деятель, как В. И. Лунин, и т. д.