Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - Мериел Шиндлер

Нацисты явно намерены произвести оглушительное впечатление. Этой демонстрацией силы они хотят убедить колеблющихся перейти на их сторону. Полиция наконец предпринимает вялую попытку очистить улицу, но ее тут же сметают по указаниям представителя гауляйтера.

14.00. Из Вены прибывает гауляйтер тирольских нацистов, Эдмунд Кристоф. У нацистов нет продуманного плана действий, и он импровизирует. Он призывает участников демонстрации и их сторонников поддерживать порядок, говорит о том, что нацисты должны действовать как вспомогательная полицейская сила. У представителей СА и СС белые нарукавные повязки, им приказано вести себя мирно. Гуго смотрит то на одну, то на другую сторону улицы и видит, как в окнах по Мария-Терезиен-штрассе появляются красно-черные свастики. Кафе «У Шиндлеров», похоже, становится исключением. Никаких флагов на нем нет.

14.45. Доктор Зейсс-Инкварт уведомляет Берлин, что Шушниг пошел на попятный, отменит референдум и вот-вот подаст в отставку. Это представлено как попытка Шушнига предотвратить если не потерю Австрией независимости, то хотя бы кровопролитие.

16.00. К этому времени многочисленные неорганизованные сторонники нацистов идут через центр, а члены СА и СС «наводят порядок».

18.00. Курт фон Шушниг уходит в отставку с поста канцлера. По радио объявляют и об отставке всех членов кабинета министров, за исключением Зейсс-Инкварта и других нацистов. Улицы вокруг кафе «У Шиндлеров» оглашаются криками радости.

20.00. Шушниг выходит в прямой эфир и призывает австрийцев не сопротивляться притязаниям Германии на власть.

20.45. Как только становится ясно, что никакого сопротивления не будет, Гитлер отдает немецким войскам приказ маршем войти в Австрию. Курт Шиндлер болеет и лежит в постели, но слышит (и навсегда запоминает) приветственные крики, шум тяжелой техники и топот солдат, марширующих по Реннвегу мимо родительского дома. К девяти часам вечера инсбрукские нацисты водружают огромный флаг со свастикой на здании городского совета.

23.00. День, в который сбылись мечты австрийских нацистов, идет к концу, и гауляйтер Эдмунд Кристоф произносит речь, которую через громкоговорители слышат все собравшиеся у городского совета. В частности, он говорит: «Это неимоверное счастье, что нам позволили положить наш родной дом, Тироль, красивейший цветок немецкого сада, к ногам нашего возлюбленного вождя»[40]. Особенно подчеркивается, что Инсбрук стал первой столицей австрийской земли, в которую вошли нацисты. Чтобы решить все окончательно и бесповоротно, в тот же вечер и на следующий день члены СА перекрывают международные границы Тироля. Последствия для австрийских евреев наступают немедленно: любая попытка выехать пресекается, причем тут же, на месте, изымаются и паспорта.

Гитлер предсказал точно: британские и французские политики совершенно не желают вмешиваться и подвергать себя риску войны с Германией из-за какой-то там Австрии. Да и вообще, некоторые из них считают, что после Первой мировой войны Австрию нужно было отдать Германии, ведь теперь, когда германские части широким потоком входят в нее, люди всех возрастов встречают их радостными, чуть ли не экстатическими криками.

Нацистская пропаганда входит в раж и, в частности, выпускает открытку с карикатурой на Шушнига после его инсбрукской речи. На ней поверженный экс-диктатор бежит из страны, хотя на самом деле он уже под домашним арестом. Компанию на открытке ему составляют католический священник и горбоносый еврей, прижимающий к себе копилку (Kasse). Шушниг и верный ему молодой активист одеты в красно-бело-красных цветах Австрии; но вслед за ними несется волна свастик. А воинственный клич Андреаса Гофера «Люди, пора!», выбранный в качестве подписи, только подчеркивает унижение бывшего канцлера. В противоположность Шушнигу-«беглецу» Адольф Гитлер уже держит путь домой. И Гуго, должно быть, крепко задумался, не совершил ли он ужасный промах: что, если для них с двенадцатилетним сыном Инсбрук оказался западней?

Линц, лето 2019 года

Я стою в арке здания, где жил и держал свой хирургический кабинет доктор Эдуард Блох: Палас-Вайсенвольф, № 12, по Ландштрассе. В стену вмурован красивый кованый диск с надписью Haus Glocke («Звонок»), выполненной по окружности выпуклыми буквами. Сама кнопка звонка поцарапанная и буро-желтая, точно ноготь курильщика; по всей поверхности идет глубокая трещина – как будто память о тех, кто изо всех сил жал на нее, уповая на помощь доктора Блоха.

Мне известно, что любимый всеми доктор относился к своим обязанностям очень серьезно. В любую погоду, в любое время он надевал черную фетровую шляпу и в маленьком экипаже ехал на дом к своим пациентам.

«Мне было совершенно все равно, кого лечить, богатого или бедного, – признавался он потом в собственноручно написанных воспоминаниях. – Я ехал на каждый вызов, даже в самую холодную ночь, и со временем моя готовность прийти на помощь вошла в пословицу». Ничего удивительного, что в свое время Эдуард считался одним из лучших врачей, практиковавших в Линце.

Но из этих воспоминаний мне стало ясно, что его звезда начала клониться к закату еще до того, как в марте 1938 года Германский рейх поглотил Австрию. Доброта, забота и опыт, с помощью которых Эдуард лечил своих пациентов, не стали противоядием для отравы, которая уже текла по жилам Австрии. Люди постарше не решались приходить к нему, потому что среди молодых жителей Линца было уже немало ярых поклонников Гитлера. Потом Эдуард писал, что город стал рассадником антисемитов-«нелегалов» (так называли себя нацисты, когда попали под запрет), призывавших к «возврату на родину».

Он считал, что именно интеллигенция первой стала поддерживать политику немецкого национализма (Deutschnationale), а уже потом к ней присоединился рабочий класс, реагируя на то, что Эдуард назвал «ранее совершенно никому не известным феноменом безработицы». В таких условиях «бедность и голод сделались главными врагами морали».

Я внимательно разглядываю двух больших мраморных атлантов на фасаде Палас-Вайсенвольфа. Сработаны они довольно грубо, выглядят усталыми, сутуловатыми, как будто их шеям и спинам тяжело держать вес балкона второго этажа. Глядя на балкон, я пробую представить себе, каково было Эдуарду смотреть оттуда на триумфальное возвращение Гитлера в город, где он вырос. Фотографии и рассказ Эдуарда Блоха оживляют передо мной эту сцену.

Итак, 12 марта 1938 года. Огромные толпы народа стоят на тротуаре перед Палас-Вайсенвольфом и нетерпеливо ждут появления фюрера. Раннее весеннее утро выдалось теплым, поэтому люди оставили дома теплые и тяжелые зимние пальто. Повсюду развешаны красно-черно-белые флаги со свастикой (Hakenkreuz). Церковные колокола громко звонят, в небе гудят самолеты, из громкоговорителей несется репортаж о неторопливом продвижении кортежа Гитлера, едущего на восток из Браунау, на австрийской границе, уже не имевшей международного значения.