Любить монстра. Краткая история Стокгольмского синдрома - Микки Нокс

Вместе со своей подругой, русско-американской писательницей, мы задались вопросом о том, возможен ли счастливый финал для истории взаимоотношений, возникших на базе Стокгольмского синдрома. Ответ оказался очевидным и однозначным. Этот исход придумали задолго до возникновения психологии. Сказка о Красавице и чудовище – это и есть счастливая история любви, родившейся из патологических отношений агрессора и жертвы. Конечно, это только сказка, но, исходя из теории Эрика Берна[8], одного неглупого социального психолога, именно сказки формируют сценарий нашей жизни. К примеру, во многих странах существует традиция так называемого «похищения невесты». Когда ни о чем не подозревающую девушку крадут из родительского дома и поселяют в доме агрессора, то есть жениха. В наше время этот обряд исполняется весьма условно, но кое-где он сохранился в своем первозданном сценарии. Украденная девушка больше не имеет выбора, она обязана выйти замуж за человека, который ее увез из родного дома. В реалиях современного мира само описание этого обряда звучит абсурдно, однако было бы великой глупостью предполагать, что всегда это означает лишь рабство и вечные мучения для девушки. Очень часто такие истории заканчивались счастливо. На почве патологической привязанности вырастали ростки искренних и взаимных чувств. Чаще всего это происходило в ситуации перемены ролей. Агрессор зависит от своей жертвы намного сильнее, чем жертва от агрессора. Звучит избито, но это факт. В тех случаях, когда обстоятельства складывались так, что жертва получала хотя бы на время роль агрессора, ситуация либо переворачивалась, либо рождалось новое чувство. На сей раз настоящее.

Желая описать подобный сценарий на базе известных нам случаев Стокгольмского синдрома, мы принялись за создание профайлов наших жертв, то есть героев, простите. Нашей задачей было привести этих психопатов (героев) к счастливому концу, не изменяя при этом логике их личности. По большей части я занимался анализом личности и выстроением профайлов, а моя подруга – описанием событий. Историю ограбления банка в Стокгольме вполне можно назвать комедией, случай Патти Херст – стопроцентный боевик на почве сильно задержавшегося подросткового бунта, ну а Наташа Кампуш – безысходно давящая мелодрама. Создавая счастливый случай Стокгольмского синдрома, мы решили воспользоваться излюбленным нами жанром треша[9], то есть сочетания и переосмысления шаблонных образов. Следуя заветам Чака Паланика и Квентина Тарантино, мы постарались написать историю, в которой нашли свое отражение все основные механизмы действия этого удивительно сложного и противоречивого психологического феномена под названием Стокгольмский синдром. История эта впоследствии была опубликована отдельным изданием, но все же, с разрешения моей подруги, я решил поместить результат нашего эксперимента в эту книгу.

М. Н.

Треш-роман

Основано на нереальных событиях

Пролог

Тюрьма Хантсвилль. Штат Техас

Камера. Мотор. Поехали!

Оператор: А что снимать-то?

Режиссер: Издеваешься?

Оператор: Я же не спросил «кого», я спросил «что». Он смотрит в одну точку и ничего не делает.

Режиссер: Смертная казнь через несколько часов, что он, по-твоему, должен делать?

Оператор: Да ладно, это же Микки, выкрутится.

Режиссер: Не в этот раз.

Оператор: Все равно попытайся заставить его рассказать свою историю.

Режиссер: Легко сказать… Микки? Это твой последний шанс рассказать о Верене…

Микки

…Она ворвалась в мою жизнь три года назад. Натолкнулась на меня и сделала шаг назад. Я посторонился, давая ей возможность пройти.

Эта история началась с того шага. Все эти ограбления банков, безумные видеоролики, стрельба в аэропортах – все это было намного позже.

Сейчас вокруг меня серые липкие стены и стул. Вокруг него провода. Ядовитый химический свет постепенно убивает мои глаза. Я здесь уже неделю. Семь дней и столько же ночей подряд я обдумывал то, что я должен буду сказать. Ну, знаете, перед электрическим стулом. Или смертельной инъекцией. Я как-то не уточнял. Не вижу смысла.

Вообще говоря, это странно. Процедура будет закрытой. Почему-то публичные казни вышли из моды. То есть спрос на них все так же высок, но правительство почему-то предпочитает держать народ в голодном напряжении. Смерть в прямом эфире будет иметь слишком высокие рейтинги. Страшно даже подумать про количество просмотров в Интернете. Они сочли, что с меня хватит.

Так вот все будет происходить в пустой комнате. Передо мной обязательно будет глухое плексигласовое стекло, за которым будет стоять пара следователей. Они будут моими слушателями. Им я и скажу свои последние слова. Фишка в том, что они ни черта не рубят по-немецки, а по-английски я говорить не буду. Мое последнее слово никто не поймет. Это странно, правда? В этой речи не будет фразы «я признаю свою вину». Я виноват только в том, что еще жив, а она – нет. Ничего. Это скоро исправят.

1. Автобус Барселона – Берлин

Три года назад

Верена

– Вы куда-то едете или просто едете? – мы не поняли вопроса, а это был чертовски хороший вопрос…

Это откуда-то из Керуака, которого я включила вместо музыки. Приблизительно 46-я минута. Мне повезло, еду на самом первом сиденье и имею возможность смотреть в гигантское лобовое стекло водителя. В путешествиях ведь главное не конечный пункт следования, а вот это лобовое стекло, дорога и наушники.

Керуак, Кизи, Вулф, Томпсон, Лири[10]… Все эти сумасшедшие писали не про меня. Они умели жить по-настоящему. Всегда восхищалась людьми, которые умеют жить так, что дрожат стены. Успокаивает только юриспруденция, которую я изучаю в колледже. Из ее истории я точно знаю, что обычно такие люди заканчивают либо в психиатрической больнице, либо в тюрьме. Так что, наверное, мне нужно радоваться тому, что у меня есть колледж, жених Анкель и чертова юриспруденция. То есть были.

Автобус разгоняется километров до ста в час, не меньше. В наушниках заканчивается запись. От этой воцарившейся тишины, прерываемой лишь утробным гулом мотора, становится холодно и страшно. Почему-то мне всегда нужен какой-нибудь шум. Когда нет музыки, книги или кино, начинаю отвлекаться на мысли, а я от них вздрагиваю.