Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис

Я не стала упоминать о том, что Лоренцо заказал ему мой портрет. Такие переговоры лучше было предоставить более умелым дипломатам. Я помолчала, внезапно оробев.

— У него есть жена?

— У Леонардо? — Отец рассеянно нахмурился, глядя на темную дорогу. — Нет. Он один из наших самых известных содомитов. Много лет назад против него даже возбудили дело, а потом отказались от обвинений. Но он уже несколько лет живет со своим «учеником», юным Салаи, который наверняка его любовник. — Он говорил на удивление спокойно, и это было странно, учитывая, что обычно такие мужчины вызывали в нем праведный гнев.

Сделав над собой явное усилие, отец принялся расспрашивать меня, задавая уместные в данной ситуации вопросы о гостях Великолепного. Намекнул ли мессер Лоренцо, кого из присутствовавших он считал подходящей партией? Что я там делала?

Я отвечала немногословно. Отец, видимо, не заметил, что его неучтивый отзыв о Леонардо больно меня задел. Наконец он умолк, погрузившись в какие-то мрачные мысли, и мы ехали, не говоря ни слова, по холодному, темному городу. Я поплотнее завернулась в подбитую мехом накидку, когда мы пересекали безлюдный мост Санта-Тринита, направляясь домой.

Всю следующую неделю я каждый вечер с нетерпением ждала отца к ужину — вдруг он получил весточку от Лоренцо. Мне все еще не давала покоя новость, что Леонардо предпочитает мужчин. Во мне жила надежда, что отец ошибся или, возможно, специально солгал, чтобы отговорить меня от брака с художником, ведь из людей искусства, по общепринятому мнению, получались ненадежные мужья. Но я-то знала по взгляду Леонардо, что он нашел меня привлекательной.

За это время я получила короткое письмо от так называемого содомита, доставленное мне тайком. Когда я сломала печать, на пол выскользнули два листочка.

«Приветствую Вас, мадонна Лиза, из Милана.

Наш любезный Лоренцо заказал мне написать Ваш портрет. Для меня нет ничего приятнее. Ваша красота должна быть увековечена на все времена. Как только я выполню определенные обязательства перед уважаемым герцогом Лодовико, тотчас же приеду во Флоренцию с долгим визитом.

Прилагаю к письму два грубых наброска. Может быть, они Вас порадуют. Один выполнен чуть более тщательно, на основе эскиза, который я сделал в тот вечер во дворце Медичи. Второй скопирован из моего собственного альбома и представляет особый интерес для тех, кто входит в ближний круг семейства Медичи.

Жду не дождусь, когда начну работать над Вашим портретом, и не могу выразить, как мне не терпится вновь Вас увидеть.

Ваш добрый друг, Леонардо».

Я собрала листы с пола и с благоговением начала рассматривать. Только теперь я до конца поняла, почему именно к Леонардо обратились, чтобы он завершил скульптуру Джулиано де Медичи после его гибели: меня поразило, как точно он запомнил черты моего лица. Пользуясь лишь приблизительным наброском, сделанным чернилами во дворе дворца, он позже создал тонким серебряным карандашом на кремовой бумаге мой портрет, изумительно передав и лицо, и шею, и плечи — правдивее и гораздо глубже, чем являло мое собственное зеркало. Он нарисовал меня не в той позе, о которой просил, а в другой момент, когда я, рассмотрев терракотовый бюст Джулиано, обернулась через плечо и посмотрела на художника. Лицо в три четверти было тщательно прорисовано, со всеми тенями, а волосы и плечи переданы лишь несколькими быстрыми линиями. На прическу дан только намек несколькими штрихами — то ли валик из волос, то ли сеточка, поддерживающая локоны. Веки, подбородок, скулы были подчеркнуты тонкими мазками свинцовых белил.

Уголки губ слегка изогнуты — это еще не улыбка, а скорее обещание улыбки. А в глазах сияет та же добродетель, что и во взгляде погибшего Джулиано; я могла бы сойти за ангела.

Я в восторге долго рассматривала рисунок, а потом, наконец, обратила внимание и на другой листок.

Второй рисунок был сделан не столь тщательно, но я сразу поняла, что где-то видела подобное раньше, и не сразу вспомнила, что это фреска со стены возле Дворца синьории, которую мы разглядывали вместе с мамой.

На рисунке был изображен мужчина, висящий в петле — голова опущена, руки связаны за спиной. Под ним рукою художника было выведено: «Казнь Бернардо Барончелли».

Мрачная картинка совсем неподходящего сюжета, чтобы отсылать ее юной девушке. Я не могла представить, что заставило Леонардо так поступить. Какое отношение ко мне имел Барончелли?

Да и само письмо меня смутило. «Не могу выразить, как мне не терпится вновь Вас увидеть…» Не было ли здесь намека на любовь? Хотя, с другой стороны, письмо подписано: «Ваш добрый друг». Друг, и больше ничего. В то же самое время послание вызвало во мне трепет: значит, Лоренцо всерьез говорил о портрете, а не из праздного желания польстить мне.

Вот почему я каждый вечер ждала отца, надеясь услышать хоть слово о портрете или, что более важно, о приглашении на виллу в Кастелло.

И каждый вечер меня постигало разочарование. Отец ни слова не говорил о том, что меня волновало, и лишь бурчал в ответ, если я осмеливалась спросить, не было ли вестей от мессера Лоренцо по поводу возможного брака.

Но однажды, после очередного унылого ужина, когда я пошла к себе, Дзалумма встретила меня в коридоре с лампой в руке и, войдя за мною в комнату, плотно прикрыла дверь.

— Только не спрашивай, откуда это у меня. Чем меньше будешь знать, тем лучше, — сказала она и достала из лифа запечатанное письмо.

Я тотчас схватила его, полагая, что оно от Лоренцо. На восковой печати был герб Медичи, но содержание письма оказалось неожиданным. При свете лампы я прочла:

«Высокочтимая мадонна Лиза!

Простите мне вольность, которую я себе позволил, когда Вы недавно посетили дворец моего отца, и простите меня за то, что я теперь пишу Вам это письмо. Я слишком дерзок, я знаю, но меня подстегивает желание вновь Вас увидеть.

Отец очень болен. Но, несмотря на это, он позволил мне отвезти Вас на нашу виллу в Кастеллов надлежащем сопровождении по его выбору и выбору Вашего отца. Сегодня же мой брат Пьеро напишет письмо мессеру Антонио, спрашивая разрешения, чтобы Вы поехали с нами.

С радостью и волнением жду новой встречи с Вами. А до тех пор остаюсь

Вашим преданным слугой,

Джулиано де Медичи».

Следующие несколько дней я гнала прочь все мысли о Леонардо да Винчи, хотя в глубине души пыталась решить загадку рисунка, на котором был изображен Бернардо Барончелли. И я нашла средство, как не думать о Леонардо, — все время вспоминала тот момент, когда Джулиано наклонился и поцеловал меня в щеку. Я мечтала о «Венере» и «Весне» Боттичелли. Я только слышала об этих картинах и теперь пыталась представить, как они выглядят на стенах в Кастелло. Я даже воображала, как будет смотреться рядом с ними мой собственный портрет. Я жаждала еще раз погрузиться в мир красоты, как случилось, когда моим доброжелательным наставником был Лоренцо Великолепный. Ночью я лежала в кровати и впервые за все время со дня смерти мамы уносилась мысленно за пределы отцовского дома, забывая все свои горести.