Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

Обоих легатов сначала везли верхом. Связали ноги под брюхом у лошадей, руки – за спиной. На голову мешок. Так и ехали, даже не видя тех, кто на них напал, только слыша их жесткую, непонятную речь и вдыхая запах кожи. Наконец, лошадь остановили, так резко дернув за узду вниз, что Руф едва не свалился через холку вперед.

– Хохенбург, – рявкнули ему в самое ухо и сдернули тряпку с головы. Мол, смотри.

Мало кому доводится увидеть такую широкую реку. Скульд. Недаром здешние поют про ее мощь.

Так пели варварки, жившие в их лагере, когда стирали белье и разом ударяли по деревянным ребристым доскам в конце каждой строфы. Видимо, мужчины били в щиты.

На противоположном берегу возвышалась крепость. Так далеко в земли варваров Руф еще не заходил. Он оглянулся и увидел понурые ряды пленных товарищей, которых гнали сюда пешком. Все израненные, побитые, со связанными руками. Но никому из них не завязали глаза. Значит, не ожидают, что простые легионеры вернутся. Убьют? Заставят работать на себя, а потом все равно убьют тех, кто выдержит непосильный труд? Или угонят еще дальше? Неужели дальше хоть что-то есть?

Хохенбург – укрепленное поселение на холме, выглядел очень внушительно. Ров по подолу взгорья, частокол, башни на углах. Галлоты называют такие крепости опидумами, а как местные? Этого Руф пока не знал. Ведь и сами местные отличались от жителей широколиственных лесов вокруг Секваны. Как сама эта веселая, голубая, извилистая река не походила на стальной, серый, прямой, как клинок, Скульд. Местные казались выше и гораздо светлее, именовали себя «гунды» – это название легат услышал от женщин-варварок в лагере.

Его ожидали еще открытия. Внизу у берега стояло несколько очень крупных ладей с плоским дном.

– Нас будут переправлять, – сообщил другу Лепид, облизнув потрескавшиеся губы. И тут же получил от своего охранника тупым концом копья под ребро: не разговаривать. Легат охнул и замолчал.

Руф попытался пошевелить крепко перетянутыми руками. Так нельзя, кровь почти не движется! Он поднял глаза к кислому от мелкой измороси небу и попытался молиться.

Бывший преторианец попал к назаретянам еще до свадьбы с Юнией. Видел ее разок, когда принимал участие в скачках 14 марта на Марсовом поле. Он был во второй тройке, а она вместе с семьей на трибунах. Лошадь сломала ногу, и Руф полетел через ее голову. Распластался на земле, ждал ударов копыт. Его должны были затоптать те, что скачут сзади.

Никто не мог предположить, что на поле выскочит женщина – девушка из хорошей семьи, дочь тогдашнего цензора, и начнет махать накидкой: «Стойте! Стойте! Он же упал!»

Ну не дура ли? Остальные зрители ограничились при его падении дружным вздохом ужаса. Теперь они громко завопили. Одни испугались за Юнию. Другие были возмущены.

Только он не растерялся. Вскочил, плохо чувствуя собственное тело, сгреб ее в охапку и отпрянул к деревянному бортику, ограждавшему поле. Если бы не постоянные тренировки, приучавшие быстро подниматься на ноги после падения – а то будешь «убит» – Руф бы не успел. А так, тело среагировало быстрее, чем мозг. Мимо них неслись лошади, которых никто из всадников не смог бы удержать.

В этот момент или позже – трудно сказать – но Руф почувствовал род ответственности за эту дуреху, которая кинулась его спасать, не подумав о собственной жизни. Чувствуя ее отяжелевшее тело на своих руках, он испытал что-то вроде досады и радости одновременно. Строгость и счастье. Нащелкать бы ей сейчас по носу, отругать, как следует, пусть ревет в три ручья, осознавая свою глупость. А потом размякнуть от этой картины и зацеловать до смерти – так сильно она ему понравилась.

Семья Юнии уже спешила к ним. Мать, сестры, рабы. Он поднял девушку над оградой и передал в подставленные руки, испытывая явное сожаление.

На другой день Руф совершил Форс Фортуна – отдал благодарность богине судьбы за нечаянное спасение. Спустился в лодке вниз по Тиброне, выливая из чаши вино в воду. Посетил маленький храм богини, и у алтаря в прибрежных тростниках снова увидел Юию. Она приносила в дар финики, грецкие орехи и голубей.

Серьезное выражение лица девушки могло только позабавить. Дочь Варреса, и правда, верила во все, что делала – тоже благодарила счастливый случай за спасение. Вот только свернуть шею голубям не смогла. Ну, растяпа – еще вчера было видно. Привезла бы сразу уже битую дичь, а здесь рассекла птицам грудь ножом. Ясно же!

Руф вышел из своей засады, поздоровался и предложил помощь. Все чинно – оторвал головы голубям, побрызгал их кровью на дары. Потом проводил девушку домой, хотя она и была в кампании двух рабынь, которых оставила у дверей храма. Несмотря на это, гвардеец все равно навязался. Какое-то время их лодки плыли по Тиброне рядом, а сами они болтали о куче разных вещей: от погоды до вчерашнего происшествия. Конечно, она испугалась! Ее очень отругали дома. Но она рада, что он жив, правда, рада!

Уж как он-то рад!

Однако обнаружилось, что множество зрителей, вчера наблюдавших за скачками, испуганы тем, что Марс сам назначил себе жертву – молодого преторианца – а она не была принесена. Проще говоря, Руфа должны были затоптать. А теперь все боялись войны – Марс шутить не любит.

Прошло девять дней, и в праздник Тубилустрий, когда на Марсовом же поле продували боевые трубы, пара рогов не затрубила, как следует. «Где этот негодяй? Боги разгневаны на нас. Верните его сюда! Втопчите его кровь в песок! Иначе ответим кровью наших сыновей!»

По совету друзей, Руф скрылся в катакомбах за городом. Вся подземная часть внешней стены была изрыта тайными ходами. Здесь Руф провел несколько дней, не брился, съел последние припасы, трясся от страха и был случайно найден назаретянами, которые накормили его и вскоре объяснили, что их божество отвергает кровавые жертвы. Какая жертва может быть принесена тому, кто сам себя принес в жертву, чтобы люди больше так не делали?

Сначала новые знакомые показались гвардейцу добрыми, но сумасшедшими. Потом он начал понимать их логику: совершенно иную, извращенную, на его взгляд, но какую-то благую. Пусть Бог будет один – с этим гвардеец мог согласиться. Но почему он всех любит? За какие заслуги? Просто так. Дураки! Богам надо платить и недешево.

– Но ведь ты ничем нам платить не обязан, – качал головой глава общины Симон. – Мы ничего с тебя не требуем.

– Я обязательно отплачу, – упрямо качал головой Руф. Он не хотел стать должником.

– Будет лучше, – уговаривал старик, – если по выходу отсюда ты сделаешь несколько добрых дел для кого-то – неважно, для кого. Кто попросит. Просто сделай, и все. Так ты вернешь добро Богу. Увеличишь количество любви в мире.

Любви? О да, он влюбился. Сидел здесь, стучал зубами и все думал о Юнии. Забыла его, нет? Смешная. Даже чумовая. Нравится. Что-то в ней есть – настоящее, неподдельное, живое.