Панкрат - Андрей Воронин

Двигатель взревел, словно проснувшееся чудовище. Выбросив из-под колес гравий и грязь, машина рванулась в сторону поднимавшейся в горы дороги. Вслед джипу тут же ударили автоматные выстрелы, слившиеся в один сплошной треск. Заднее стекло покрылось трещинами и осыпалось, превратившись в крошку. Две или три пули вспороли обивку крыши и застряли в ней.

Седой резко бросил машину влево — сваренная из толстых металлических труб решетка бампера смяла зазевавшегося боевика, выбежавшего из-за горящих развалин дома, в который угодила граната Окорока.

— Вот так, сука! — заорал Пика, врезав что было сил по приборной доске.

Боль в разбитых костяшках его несколько отрезвила.

* * *

Чудик выслушал сообщение Седого со своей обычной невозмутимостью. Впрочем, теперь к ней добавилось какое-то мрачное удовлетворение. От сознания того факта, что жизнь, скорее всего, закончилась.

Некоторое время он совершенно механически наблюдал за перемещениями боевиков и спецназовцев через оптический прицел “галила”; один раз даже не удержался и нажал курок. Слишком уж хорошо, слишком уж навязчиво разместилась в перекрестье прицела мишень. Пронаблюдав за тем, как валится с простреленным сердцем небритый вах, Чудик вздохнул и отложил в сторону винтовку. Больше она ему не понадобится. Предстояло решить очень важный вопрос, и в этот ответственный момент он не хотел держать в руках оружие.

Куда идти?

Засада, сказал Седой. Значит, вахи знали о готовившейся операции. Значит, была утечка информации. Значит, это подстава.

Возвращаться к своим? Попытаться вернуться к тем, кто тебя же и сдал противнику, словно разменную монету в своих хитрых закулисных играх?

Глупо. По меньшей мере.

Бежать в Россию, домой? Он хмыкнул. Дома у него не было уже давно, с того времени, как отец оставил мать, а та села на иглу и отдала квартиру за долги толкачам. А спецшколу ФСБ, как ни крути, домом не назовешь.

Куда ни кинь, всюду клин. Только один клин войдет в тебя раньше, а другой — позже. Жить в ожидании смерти?

Он все-таки не удержался и погладил приклад “галила”. Вот если бы жива была Эльвира… Тогда бы он еще подумал. Тогда бы у него было это “зачем”. Хоть какая-то причина жить.

Чудик понял, что смертельно устал. Он взял “галил” и швырнул его в грязь у подножия сопки. Вытащил из рюкзака “ингрэм” и четыре осколочные гранаты, которые повесил на пояс. Отыскавшуюся в вещмешке бечевку протянул через кольца всех четырех гранат и намотал на кулак левой руки. Гранаты он аккуратно прикрыл полой камуфляжной куртки. Потом вытащил из пачки, которую прятал в подкладке сферы, последнюю сигарету и закурил.

Так, с “Десантом” в зубах, “ингрэмом” в правой руке и концом бечевы — в левой, Чудик начал спускаться с вершины сопки к селению.

* * *

— Эх, Дед…

Абрек стиснул зубы так, что свело скулы.

Значит, отряд прекратил свое существование.

И этот чертов Суворин даже не предлагает пробиваться вместе! “Уходите все…” Куда это, интересно?

А известно куда. Домой.

Он встал, поднял с расстеленной на траве плащ-палатки такой же, как у Чудика, “галил”, но с обычным, деревянным прикладом, и посмотрел вниз, на селение, один край которого был окутан сизой пеленой дыма.

— Эй, дорогой, — раздался вдруг за его спиной негромкий голос. — Красиво, да?

Абрек вздрогнул — внутри, не снаружи. Медленно обернулся.

Трое. Вахи. Скалятся, сволочи.

— Одного не пойму, брат, — продолжал тот же голос, принадлежавший боевику лет сорока, который стоял ближе всех к спецназовцу. — Ты же наш вроде бы. Кавказец. Или нет?

Все трое — с автоматами. У двоих за ремнями — еще и пистолеты. Да, попал…

— И что? — без особой вежливости спросил Абрек.

— Не надо горячиться, дорогой, — вкрадчиво произнес второй вах, стоявший посередине. — Ты все успеешь сказать… И громко говорить будешь, ай, громко!

— Постой, Ханас, — вступил в разговор третий, предостерегающе поднимая раскрытую ладонь. — Марат просто спросить хотел. Не надо угрожать. Скажи, брат, зачем предал…

Вах не успел закончить вопрос — Абрек прыгнул на того, что стоял ближе, ударил изо всех сил в переносицу (сочный хруст!), перехватил падающее тело и прикрылся им, словно щитом. Одновременно с этим вытянул из-за пояса оглушенного ударом боевика пистолет (“беретта” — очарование классики!) и открыл огонь по двоим оставшимся. В упор.

Не ожидавшие такой прыти вахи не успели среагировать на рывок Абрека. Первая пуля из “беретты” раздробила череп тому, которого звали Ханасом, а вторая пробила сердце его товарищу.

Не пожелав тратить боеприпасы понапрасну, Абрек добил того, которого оглушил в самом начале, ударом пистолетной рукоятки, просто-напросто проломив ему затылочную часть черепа.

— Не надо было идиотские вопросы задавать, — с мрачной усмешкой произнес он, оглядев три трупа.

И, закинув на плечи вещмешок, он зашагал вниз по склону. Шаг, другой, третий…

Затылок ваха оказался крепче, чем предполагал Абрек. Или это ненависть придала ему силы? Рука лежавшего без движения боевика шевельнулась. Пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. Вот уже и вторая ладонь сжала рифленую рукоять, помогая первой выровнять подрагивающий ствол. “Беретта” темным зрачком уперлась в удаляющуюся спину. Последним усилием он удержал гаснущее сознание. Нет, нельзя умирать! Пока не выстрелил — нельзя. О, Аллах, я же не прошу многого!

Прогремел выстрел.

Человек, спускавшийся по склону холма, остановился, словно налетев на невидимую стену, а потом стал заваливаться на спину. Его глаза с удивлением смотрели в небо.

* * *

— Что там такое творится? — обеспокоенно спросил Окорок, вглядываясь через окуляр оптического прицела в то, что происходило внизу, в селении, еще пару секунд назад…

Треск в наушниках рации не дал ему закончить фразу. Он умолк на полуслове, прислушался и в сердцах сплюнул.

— Ну? — коротко, словно не сказал, а плюнул, произнес Дикий.

— Засада. Дед и Шрам уже… — и Окорок сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу.

— Твою мать! — в сердцах выругался его напарник. — Кто передавал сейчас?

Подрывник поморщился так, словно глиста в супе обнаружил.

— Седой и передавал, — ответил он, — Слушай, он что теперь, командир?

— Пошли, — вместо ответа произнес Дикий, вставая. — Рвать надо когти отсюда, а не то через минуту уже поздно будет.

Как оказалось, они и так опоздали. Пуля, тонко пропев в воздухе, шлепнулась в камень с тяжелым глухим звуком. Дикий, ругнувшись, вынужден был опять вжаться в камень.