Ты родишь мне ребенка - Вероника Колесникова

Асылхан мертв.

Камал мертв.

Асылхан мертв.

Камал мертв.

У моего сына теперь уже точно нет отца.

И снова то же самое по кругу, как если бы я поставила на повтор одну и ту же мысль.

— Снова открылось кровотечение, — громко и отчетливо говорит врач. Медсестра сжимает мою руку, придерживая ее в локте, чтобы я не вздумала вырываться. Она в который раз за сегодня ищет вену и немного чертыхается себе под нос, когда снова ее не находит.

— Пустите! — кричу я вдруг. — Пустите!

Дергаюсь и меня начинает колотить изнутри неистовая дрожь. Она волной проходит по всему моему телу, и я вдруг ощущаю, как лед лекарства начинает плавить вены.

— Все будет хорошо, — удерживая с двух сторон мои руки, говорит медицинская сестричка. — Не волнуйтесь, мамочка. Не волнуйтесь.

Мамочка.

Это слово как пощечина вдруг приводит меня в чувство. Я распахиваю глаза и фокусируюсь на лампе, которая освещает сверху своим безликим, равнодушным светом. Как я смею думать сейчас о чем-то другом, а не о том, как себя чувствует, как начинает проживать свои первые минуты в этом огромном, бескрайнем мире мой единственный сын?

— Нет, нет, нет, — по инерции двигаются мои губы.

Медсестра гладит меня по руке, ее пальцы теплые и мягкие, и я понимаю, что лекарство начинает свое действие: глаза слипаются, веки тяжелеют.

— Вам нужно поспать, — слышу уже немного издалека, будто сквозь вату подушки. — Все наладится, не нужно сомневаться в этом.

Я киваю, или делаю вид, что киваю, по крайней мере, после всего пережитого страха и сильнейшего, мощного волнения наступает апатия, которая вынуждает меня принять все, что сейчас происходит со мной.

Закрываю глаза, и, прежде чем провалиться в свой безликий космос, отчетливо понимаю: мне ни в коем случае нельзя опускать руки и сдаваться в плен отчаяния, которое топит только слабых духом людей. Но ему не сломить меня, как не сломило все, что было со мной прежде: консилиумы врачей с вердиктом – «неоперабельно, дорого, невозможная трансплантация кожи»; шепотки за спиной или открытое глумление в лицо, смех за прозвище Страшилище, которое появляется всегда чуть раньше меня; безразличие мужа и предательство, нелюбовь того единственного мужчины, которое выбрало мое глупое, заячье сердце…

Мне кажется, что я слышу детский плач, тонкий и немного надтреснутый. Он зовет меня из тумана, в который я блаженно проваливаюсь миллиметр за миллиметром. Поворачиваюсь назад, и вижу в темноте, окутывающей меня со всех сторон, светлое пятно. Понимаю, что мне нужно идти туда, но тут детский плач становится все сильнее, сильнее, и я хватаюсь за голову.

Нет, мне никак нельзя уходить, мне никак нельзя выбирать этот пустой путь. Кто же тогда будет заботиться о моем сыночке? Кто же тогда будет кормить его? Гладить, целовать? Кто научит его первому слову? Кто будет прижимать к себе его тонкое, маленькое, хрупкое тело и слышать, как бьется доверчивое сердечко? Кому он будет нужен, мой сладкий, единственный сынок? Какие руки будут давать ему еду, гладить по голове, ероша тоненький пушок?

Нет, нет, только я. Он пришел в этот мир по моей давно забытой просьбе, и только я должна оберегать его от всего, что может свалиться, обрушиться сверху, погребя под собой малыша.

И я поворачиваюсь спиной к свету, который ласково призывал к себе.

— Нет, мне нужно выжить, — говорю себе твердо. — Выжить.

— Ну ладно, Оксан, пока! — Регина, моя очередная соседка по палате, в очередной раз проверяет все вещи – детские и свои – ничего ли не забыла.

— Ой, туалетную бумагу нужно взять! — хлопает она себя по лбу. — Есть примета такая: забудешь что-то, обязательно сюда вернешься. А в отделение патологии новорождённых я точно возвращаться не хочу!

Я поправляю маленькое одеялко на сыночке в прозрачном кювезе, который служит колыбелькой ему уже вторую неделю и немного покачиваю его, водя как коляску на колесиках туда-сюда, чтобы не малыш не проснулся.

— Не болейте! — шепчет она, поймав мой обеспокоенный взгляд. — Матурым звонил, сказал, что приехал, так что мы с Эмилькой пошли! И Наилю скажи, пусть не болеет! Хватит уже!

Она посылает мне воздушный поцелуй и напоминает, чтобы я писала и звонила ей по любому поводу, особенно если вдруг станет грустно.

Я машу ей на прощание и желаю счастья. Не думаю, что мы еще раз увидимся. Сейчас я слишком хорошо вижу, как отличаюсь от других мамочек, от их легкости, простоты. Надо мной словно черная туча, висит все мое прошлое, свинцовым грузом невысказанных слов и открывшейся правды и потому мне трудно щебетать в столовой с ними, обсуждая, как развиваются наши первенцы.

Наиль морщит носик, и я понимаю, что пришла пора его кормить. Беру на руки малыша, прикладываю к груди и смотрю, как он присасывается, даже не открывая своих маленьких глаз.

За две недели мой мальчик очень изменился – расправились крылья носа, проявился лоб, даже отросли длинные темные реснички. И потому он все больше и больше начал походить на своего отца. На своего настоящего отца. Теперь-то чего таить, я могу признаться всем и каждому, если возникнет необходимость – Игорь не является биологическим папой моему подарку, моему дару небес. Отец его – совсем другой мужчина. Другой, тот, о котором я пока не готова вспоминать…

Когда пришла пора оформлять документы, я долго думала, как мне его назвать. Целую ночь смотрела в интернете с мобильного телефона татарские имена, примеряя их перевод на своего малыша. Мне хотелось таким образом как-то загладить вину перед Камалом. Так грустно и плохо вышло – вся наша кровавая история, - но оттого и имя его мне хотелось подобрать верное. И потому я назвала его Наиль – дар, подарок. А как иначе? Ведь именно он не дал мне пропасть в пучине самобичевания, оградил от всего черного, липкого, что тянуло ко мне свои щупальца.

Уже две недели мы лежим в ОПН чтобы закрепить лечение от желтушки младенцу и дождаться полного заживления моих разрывов. Через три дня после выписки из роддома нас тут же перевели сюда. Мы даже не побывали на улице – прямо в кювезе, в больничных вещах помогли пройти по всем больничным коридорам до точки назначения.

Сегодня – долгожданный день выписки. Мне и страшно, и волнительно прощаться с больничными стенами, но пришла пора оказаться в реальном мире, окунуться в его бушующее море. Откладываю Наиля на свою кровать, обложив его подушками со всех сторон, боясь, как бы он случайно не упал с огромной высоты – моей низенькой кроватки. Начинаю собирать свои вещи.

За неделю их скопилось много. Оля взяла внеплановый отпуск за свой счет и приехала в город, чтобы помочь мне в первые дни после родов, отметить рождение племянника. Однако очень скоро ей пришлось уехать – закончились деньги на еду и проживание в гостинице, а с работы испугали самыми страшными карами за прогул.