История пиратства. От викингов до наших дней - Питер Лер

угрозой стабильности в стране в целом. Тот факт, что жертвами пиратов обычно становятся не индонезийцы, а сингапурцы или экипажи заграничных торговых судов, отодвигает решение проблемы еще дальше. Отсутствие интереса вкупе с не самыми дружественными отношениями между Индонезией и Сингапуром позволяет пиратам орудовать со своей островной базы практически безнаказанно, а при виде патрульных кораблей на горизонте они мгновенно возвращаются в индонезийские воды. Такие пираты используют «арбитраж государственной правоспособности: политическая и экономическая ситуация в разных странах предоставляет различные возможности для преступных сообществ, что позволяет им действовать повсюду в зоне полуострова и архипелагов Юго-Восточной Азии»{375}.

А вот Сомали — несостоявшееся государство. После падения правительства в январе 1991 года страна оказалась втянута в гражданскую войну со множеством участников, которые продолжали бороться друг с другом в составе постоянно меняющихся коалиций. Хотя в августе 2012 года при помощи ООН, ЕС и Африканского союза и было создано федеральное правительство, в стране действуют самые примитивные национальные правоохранительные структуры, с которыми соперничают многочисленные племенные ополчения и исламистская партизанская организация «Аш-Шабаб»[41]. Более того, две сомалийские провинции, Сомалиленд и Пунтленд, отделились от Сомали сначала как самопровозглашенные (правда, не признанные международным сообществом) суверенные государства, а впоследствии — как (полу)автономные провинции, имеющие собственные правительства и силовые структуры.

Эта ситуация быстро сменяющихся союзов и государственных образований позволяла таким портам, как Кисмайо, Харадхере и в особенности Эйль, открыто функционировать в качестве безопасных гаваней в пору расцвета сомалийского пиратства. Здесь захваченные корабли с заложниками на борту могли стоять на виду и у пунтлендских чиновников, находящихся на берегу, и у моряков военных кораблей разных стран, патрулирующих побережье. В то время как последние не могли предпринимать никаких действий из-за риска для жизни заложников, первые и не могли, и не хотели этого делать. Не могли, потому что пираты с их связями легко дали бы отпор плохо оснащенным правительственным войскам, а не хотели, потому что влиятельные госслужащие и политики получали свою долю от пиратских операций — некоторые даже проводились при финансовой поддержке властей. Из ряда авторитетных источников следует, что состоятельные граждане столицы Пунтленда[42], Гароуэ, находящейся примерно в 200 км от моря, в период с 2008 по 2012 год финансировали различные пиратские группировки. В свою очередь, пираты вкладывали значительные суммы из своих «выкупных» денег в развитие города. «Доказательства — на виду: неповторимый отель Holy Day, построенный в форме корпуса корабля, принадлежит знаменитому пирату, который теперь превратил его в комплекс апартаментов»{376}. Нельзя сказать, чтобы Пунтленд совсем уж ничего не делал для обуздания пиратства все эти годы: многие пираты были арестованы и попали в тюрьму, но по большей части это был рядовой состав. Как сообщается в отчете группы наблюдателей ООН в Сомали и Эритрее, «пиратская верхушка / организаторы / инвесторы и переговорщики… остались на свободе… и продолжили организовывать и проводить пиратские операции»{377}. В Эйле, как и в Пулау-Батаме, пока пираты не бросают открытый вызов правительству, их не трогают. Если правоохранительные органы возьмутся за них, могут пострадать мир и стабильность в стране, а заодно и побочный доход потворствующих пиратам властей{378}. Такое положение изменится лишь в том случае, если законные власти Пунтленда придут к выводу, что, поддерживая легальную торговлю, можно заработать даже больше, — тогда пиратские группировки, включая их лидеров, окажутся не у дел{379}.

Похожие благоприятные для пиратства условия наблюдаются и в дельте реки Нигер[43]. Их можно описать как малопонятную связь между официальной политикой (нигерийское правительство и политические партии), неофициальной политикой (этнические и племенные повстанческие движения, такие как Движение за освобождение дельты Нигера — MEND), организованной преступностью на суше и пиратством как ее морским эквивалентом — и все это при чрезвычайно высоком уровне коррупции. Некоторые наблюдатели открыто говорят о коррупции и «грязных сделках с военно-морскими силами Нигерии» как о факторах, способствующих пиратским нападениям{380}. В частности, «сговор нигерийских пиратов с коррумпированными агентами службы безопасности [позволяет им] держать заложников в среднем по десять дней, пока они ведут переговоры с военно-морскими властями и другими заинтересованными сторонами, и при этом избегать задержания»{381}. Ситуация с нигерийскими пиратами, зависящими от прихотей и нужд влиятельных заинтересованных сторон, отдаленно напоминает историю с Дрейком, которого Елизавета I объявила «своим» пиратом. Уильям Хьюз, бывший глава британского Агентства по борьбе с тяжкими преступлениями и организованной преступностью (ныне часть Национального агентства по борьбе с преступностью), констатировал, что «с местными правоохранительными органами [правительственными учреждениями этих государств] работать очень сложно, потому что все они контролируются министрами и другими государственными чиновниками, которые подозреваются и, возможно, принимают активное участие [в преступлениях]»{382}. Эта «активная поддержка» может также включать в себя своевременное оповещение и информирование пиратских банд о находящихся в море кораблях, что позволяет преступникам выбирать суда с ценным грузом. Поэтому неудивительно, что владельцы кораблей и капитаны судов международного плавания с подозрением относятся к портовым и таможенным служащим, имеющим доступ к подобного рода конфиденциальной информации{383}.

Есть по крайней мере одна хорошая новость, касающаяся государственной поддержки пиратства: даже сыграв важную роль в его прошлом становлении и развитии, в настоящий момент ни одно из государств не предпринимает активных попыток подтолкнуть пиратов к действиям, нацеленным на то, чтобы навредить судоходству своих соседей. Ключевое слово здесь, впрочем, «активных». Как уже было сказано, некоторые государства до сих пор считают целесообразным не замечать пиратской деятельности в своих водах, пока их жертвами становятся суда, принадлежащие кому-нибудь другому, особенно если отношения с этими «другими» не лучшие. Однако практика «включать и выключать» пиратство, как водопроводный кран, в зависимости от нужд государства, как это водилось во времена правления Елизаветы I, когда пираты получили лицензии и стали каперами, со времен запрета каперства в 1856 году осталась в прошлом. К тому моменту западные империи пришли к обоюдному согласию по поводу большей части своих территориальных и морских притязаний, за исключением нескольких регионов, так что зоны, власть над которыми оспаривалась и в которых могли бы действовать пираты, стремительно сократились. Процесс установления границ, которые устраивали бы обе стороны, — не только на суше, но и на море — растянулся на десятилетия деколонизации, в течение которых все сохранявшиеся колонии становились суверенными государствами. Хотя даже сегодня есть ряд спорных морских регионов, «серых зон» обсуждаемого контроля и суверенитета остается все меньше, в то время как способность государств обеспечивать закон и порядок не только на суше, но и на море неуклонно росла. Кроме того, к моменту подписания Парижской декларации век меркантилизма, когда выигрыш одного государства означал проигрыш другого, уступил дорогу эре