Ричард Длинные Руки - вильдграф - Гай Юлий Орловский

Она смотрела несколько напряженно, стараясь поспеть за поворотами моей изощренной мысли. Я подумал, что к чему-то умному меня нужно подгонять пиками в задницу, а вот так бездумно поиграть словами перед самочкой, пораспускать павлиний хвост и походить гоголем, выпячивая грудь и вздувая мускулы – за это и сам готов доплатить.

Лицо ее наконец стало кислым, словно трое суток постоявшее на солнце молоко.

– Мне кажется, вы все врете!

Я ответил с достоинством:

– Зачем мне врать? Чтобы стать героем, нужно меньше усилий, чем им казаться. – А про себя добавил, что ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать. Тем более, когда разговариваешь с женщиной. Уж им можно врать, что угодно и сколько угодно, это не считается враньем. Перед ними даже клятвы ни один суд не рассматривает как серьезные…

И вообще, есть ложь, на которой мы, как на светлых крыльях, поднимаемся к облакам и даже звездам, а есть истина, холодная, горькая и тяжелая, которая приковывает к обыденности свинцовыми цепями.

Она смотрела уже злая, как кобра, в глазах недоверие и вроде бы даже вполне понятная жажда стукнуть меня по голове.

– А чтобы вот так грубить, – спросила она, – вам нужно стараться или само получается?

Я ответил гордо:

– Я, знаете ли, герой без фразы.

Она вскинула брови, злость осталась во взгляде, но сразу насторожилась.

– А что это?

– Герой без фразы, – сказал я, – или, как его еще называли, небритый герой, был в моде в эпоху моих дедов, когда царило засилье красивых и лживых фраз и пушисто-слащавых лозунгов. Тогда и появились эти: слова их порою грубы, но лучшие в мире книги они в рюкзаках хранят… В смысле, на лицо ужасные, добрые внутри. Потом эти ужасно-добрые победили, к своему удивлению, их дети рождались уже небритыми, но внуки снова вкусили в городах гнилую прелесть красивых слов и фальшивых комплиментов. Я тоже, увы… Но, попадая в города, где этой фальши море, мы все-таки почти без натуги вспоминаем про свою гордую исконно-посконную самобытность и даем отпор ложной политкорректности!

Она хлопала глазами, стараясь понять сложное переплетение фраз, где я и сам не все понимаю, но в нашем мире важнее не смысл, а напор, убежденность, яростный блеск в глазах и эффектная жестикуляция, по обучению которой кое-где выходят даже книги.

По-моему, она тоже действует на меня совсем не смыслом, если я ловлю себя на том, что таращу глаза на ее высокую грудь, а голос до меня доходит только трелями, как слушаем птиц, не пытаясь услышать в них слова.

– Вы такая красивая, – сказал я твердо, – что вас даже обругать не получится.

Она хлопнула глазами, я ощутил ветер от длинных и густых ресниц, на которые можно что-нить положить. Обычно об объеме ресниц заботятся те, у кого недостает объема груди, но у Элеоноры даже при желании ни к тому, ни к другому не придраться.

– Это оскорбление, – спросила она озадаченно, – или такой замысловатый комплимент?

– Обижаете, – сказал я с достоинством, – как гордый сын степи или даже степей унизится до пошлого комплимента?

– А что это было?

– Красота обманчива, – пояснил я терпеливо, – но полезна, если вы бедны или не очень умны. Но у вас есть первое и, как мне местами кажется, даже второе. Так зачем вам быть такой ослепительно красивой?

Она всматривалась с недоумением, глаза трагически расширились.

– Вы уже трижды назвали меня красивой, – произнесла она с самым озадаченным видом, – но это прозвучало больше как оскорбление. Или обвинение…

– Совершенная красота, – ответил я, – почти всегда отмечена холодностью или глупостью. Но у вас глаза, хоть и красивые, но все-таки умные. С виду, конечно. Очень необычное сочетание для женщины!

Она сказала холодно:

– Вот уж не думала, что гордый сын пустого пространства…

– Не пустого, – прервал я гордо, – у нас там овцы, ослы, мулы, кони и даже верблюды!.. А песка сколько…

– Да-да, донельзя гордый сын песка замечает какую-то там красоту…

Я возразил:

– Красота действует даже на тех, кто ее не замечает.

Она нахмурилась.

– Странные речи. Кстати, признанными красавицами у нас считаются Юдженильда, Деция, Жирондина, Аполления…

– Ну-ну, – сказал я саркастически, – бабушке своей скажите!.. Эти удобные и мягкие игрушки, эти хихикающие дуры – самое то для мужчин всех возрастов, положения и ума. За них в самом деле будет соревнование… А на вас все смотрят, как на богиню. Вы слишком красивая и слишком умная. Умные женщины умеют прикидываться дурами, но вы – увы! – принцесса, вам противно подстраиваться под любой идеал. И вот на вас смотрят с суеверным почтением, вами любуются и по вам вздыхают, но никому даже в голову не придет ухватить вас за сиськи…

Она вздрогнула, отстранилась и вознадменнилась, сразу стала выше ростом. В широко расставленных глазах, темных, как звездная ночь, заблистал грозный огонь.

– Что-о?

– Ну, – пояснил я, – как хватают ваших Юдженильду, Децию, Жирондину, Аполлению…

– Моих фрейлин не хватают! – надменно произнесла она и вскинула голову.

– Да ладно, – сказал я, – это при вас не хватают… А как только отвернетесь? А они хихикают и вроде бы стесняются, но поворачиваются так, чтобы хватать было сподручнее. А вы чисты и непорочны до святости. Потому вы тоже дочь степей… где-то глубоко внутри.

Она нахмурилась сильнее, лицо стало презрительным.

– Спасибо за лестное сравнение! Уходите, видеть вас не хочу.

Я приложил кончики пальцев ко лбу, к сердцу, поклонился, сделал рукой в воздухе изящный полукруг, словно смахиваю пыль с сапог, соединив в одном замысловатом жесте элементы приветствия и прощания сразу трех или больше эпох и религий.

– С великим сожалением откланиваюсь… Да, кстати…

Я хлопнул себя по лбу, а принцесса обернулась чересчур быстро, словно ждала моих попыток как-то остановить расставание, продолжить общение. Я скривился, опять не так поймут, торопливо потянул из кармана золотую цепочку старинной работы.

– Это не брат вашему? Или сестра? Кто их, рептилий, разберет…

На свет появился крупный рубин в форме драконьей головы, блеснул ярко и неожиданно чистейшим пурпурным огнем дальних звезд и новых галактик.

Элеонора ахнула.

– Что это?

– Полагаю, – сказал я скромно, – подлинник.

– Что-что?

– У вас копия, – сказал я участливо. – Как я полагаю… не без оснований. У вас в качестве фамильной ценности из века в век передавалась копия. Подделка, проще говоря, если говорить для доступности. Даже в древние времена подделывали, бесстыдники! Вот так и считай наших предков святыми и беспорочными.