Демидовский бунт - Владимир Буртовой

Отряхиваясь от воды, в пещеру поднялся Иргиз, а в зубах – мокрый, словно банная ветошь, клобук. Пес положил клобук рядом и сел, принимая сдержанную ласку монаха.

– Надо ж такому случиться! – долго не мог успокоиться Илейка, переворачивая подсыхающую одежду побродимов у огня. – А мне и невдомек, куда это Иргиз вдруг метнулся из пещеры. Подумал, что зайца где рядом учуял. Остался бы один на погибель в диком лесу. Ох, господи…

К обеду обсушились, переоделись. Отец Киприан достал из котомки завернутый в тряпицу пистоль с резной ручкой из желтой кости, любовно повертел туда-сюда, осматривая, нет ли где ржавчины. Илейка от удивления присвистнул негромко:

– Вот так штука! Неужто твой, отец Киприан?

Евтихий же и бровью не повел, словно знал, что монах при оружии огненного боя.

– Мой, чадо Илья. – Монах старательно вытер пистоль сухим платком. – Подарок одного из гончаровских атаманов.

Илейка вторично в безмолвии опустился у костра: до этой минуты отец Киприан и словом не обмолвился, что и ему довелось принять участие в недавнем бунте, только не на заводах Демидова, а на мануфактурах Афанасия Гончарова.

– Кого-нибудь из ромодановских встречал, отец Киприан?

– Случайно встретились с Кузьмой Петровым, – неспешно рассказывал монах, растирая все еще не согревшиеся руки. – Из Ромоданова уходил он, пулей побитый. Я наткнулся на него со товарищи, травами лечил. Зиму пересидели на Чагре, близ Самары, в ските под названием Тепленький Овраг. Звал я ромодановцев в Беловодье, а они на Яик подались.

«Вот, еще один ромодановский атаман на воле объявился! – Илейка радостно потер руки. – Непременно отыщут на Яике друг друга. Эх, Кузьма, зря не пошел ты с отцом Киприаном!» Потом вновь печаль о покинутом доме заскребла в горле:

– Многих побили… в Ромоданове? Не сказывал Кузьма про то? – выдавил из себя Илейка и затаил дыхание, страшась услышать о поголовном истреблении жителей взбунтовавшейся волости. Как там матушка с престарелыми родичами? Жива ли?..

– До смерти побили не многих, а в полон похватали изрядно, самых отчаянных работных с заводов. Они дрались с драгунами даже на улицах Ромоданова, под пушечным боем. Многие по лесам теперь разбежались. Про пистоль не обмолвись, – предупредил отец Киприан, – иначе и ряса меня не спасет, на дыбу подымут в пытошной. Сохнуть мне тогда на крюках, аки распятой выдриной шкуре. Уразумел? – Отец Киприан спрятал пистоль не в котомку, а в потайной карман рясы под левым локтем. – Так-то оно будет сподручнее.

Полдня шли склоном горы, среди сплошного леса, не видя перед собой ничего, кроме серого камня под ногами да светло-коричневых шершавых стволов. Иргиз, учуяв бурундуков или белку, то и дело кидался по сторонам. Изредка над лесом проносились крикливые грачи.

– К зимнему жилью перелетают, к теплу, – пробормотал Евтихий, задрав бородатую голову. – Где-то мы перезимуем, в тепле ли, а то, как медведи, забьемся в подкоренье, а? – И он шутливо тыкал Илейку твердым пальцем в затылок.

Ноги скользили по влажным зашмелым камням, по хвойной многолетней подстилке. Постепенно спустились со склона хребта ближе к реке. Лес чуть раздался, и впереди взору открылась просторная долина, над которой, почти у речного берега, густо поднимались столбы дыма. Вдоль опушки – не разобрать издали – не то рубленые избы, не то сложенные поленницы дров. Около них неторопливо копошились люди.

Уперев подбородок в сложенные на посохе кисти рук, отец Киприан долго всматривался, нет ли где рядом служилых людей. Не видел солдат и остроглазый Илейка.

– Коли так, спустимся к людям. Быть может, брашном разживемся. А будет нам лихо какое – соберемся вон к тем скалам, что за долиной… коль разбежимся ненароком, – добавил монах.

На каменистом голом берегу, куда подступала неширокая долина, рядом с желто-белыми березами разместился десяток сиротливо-неуютных рубленых изб с маленькими пустыми окошками. Избы топились по-черному, и дым выходил не только в отдушины над дверями, но и через окна, закоптив верхние венцы и навесы крыш над ними.

У третьей от леса избы, не выпуская из рук топора, прикрыв левой ладонью глаза от низкого уже солнца, в побродимов всматривался пожилой мужик с крупным мясистым носом. На нем был кафтан, на ногах – небрежно закрученные грязные обмотки, зато новые, совсем не ношенные лапти сияли свежестью не запыленного еще лыка.

Разглядев среди путников горбуна-монаха, мужик степенно огладил широкую бороду, отбросил топор к куче наколотых дров, стащил с облыселой головы суконный треух и сделал несколько встречных шагов.

Отец Киприан благословил его и охотно принял предложение войти в избу, где жил он, старый Дорофей, с двумя женатыми сыновьями и племянником Добрыней. Светло-серые глаза Дорофея излучали приветливое тепло гостеприимства, которым славились испокон веков хорошо обжившиеся на земле русские люди.

– Благодарствую, брат мой, за кров и приют, – проговорил он. – Притомились изрядно, идучи башкирскими землями и проповедуя слово Господне среди некрещеных инородцев. – Монах говорил степенно и важно, чтобы заранее упредить человеческое любопытство: кто же они, эти нежданные путники в такой глухой и нежилой местности?

Дорофей в свою очередь пояснил, что здесь работают его односельцы, приписанные к Вознесенскому заводу Демидова, а завод этот на правом берегу реки Белой.

«Так вот куда наказывал идти нам с дедушкой Капитоном атаман Чуприн! – вспомнил давнее Илейка, сразу защемило сердце. Подумалось: – Я-то добрел, а дедушка сгиб… Да и ромодановцы теперь кто где».

– Мы здесь жигарям лес готовим, – сутулясь под низким потолком, хозяин прошел вслед за гостями в темную горницу. Добрую половину избы занимали полати, где толстым слоем лежала листва, а поверх листвы кинуто затасканное серое рядно. – Летом заготовляем дрова в поленницы, а по осени другие наши односельцы жгут их в кабанах – это такие огромные кучи, землей присыпанные, чтобы бревна не враз перегорели, а тлели без воздуха, – пояснил Дорофей. – Когда река встанет, на санях свозят угли в плетеных коробах на завод. Тяжкая, маятная работа. – Дорофей присел к грубо сколоченному столу напротив гостей, положил перед собой подрагивающие от недавней тяжелой работы руки и все так же внимательно переводил пытливые глаза то на монаха, то на его спутников.

– Жизнь наша пресладкая, отец Киприан, – отшутился Дорофей на вопрос монаха о житье-бытье. – Живем как у Христа за пазухой. Одна досада – от веселья и беспечности уже все ногти об затылок исчесали. Так-то, отче! Ну а вы, издали идучи, я чаю, многое повидали, всего понаслышались. – Помолчав, Дорофей перевел разговор: – К ужину мужики из лесу выйдут, допытываться станут, вправду ли, что на демидовских заводах бунт был. Так ты расскажи нам, святой отец, об тех делах.

– Рассказать можно, брат Дорофей, – отозвался отец Киприан, всматриваясь в лицо собеседника: не рискует ли он, соглашаясь на такую беседу? – Да как бы сорока под окном не села… Расстрекочет по белу свету, потревожит барина в высоких хоромах. Пошлет он молодцов звать нас пред очи светлые, а на нас кафтаны кострами попорченные, смазные сапоги давно дегтем не чищены.