Диктатор - Роберт Харрис

Услышать такое от Катона было почти невероятно – впервые за всю свою жизнь он употребил слово «компромисс», – и никто не выглядел более ошеломленным, чем Помпей.

Говорили, что позже он пригласил Марка Порция в свой дом, чтобы лично поблагодарить его и попросить в будущем быть его личным советником во всех государственных делах.

– Ты не должен меня благодарить, – ответил ему Катон, – потому что я сделал лишь то, что считал наилучшим для республики. Если ты пожелаешь поговорить со мной наедине, я, конечно, буду в твоем распоряжении. Но я не скажу тебе конфиденциально ничего, что не сказал бы где-нибудь еще, и никогда не буду держать язык за зубами на публике, чтобы доставить тебе удовольствие.

Цицерон наблюдал за их новой близостью, остро предчувствуя беду.

– Почему, по-твоему, люди вроде Катона и Бибула внезапно связали свою судьбу с Помпеем? Думаешь, они поверили во всю эту чепуху насчет заговора с целью убить его? Думаешь, они внезапно изменили мнение о нем? – рассуждал он. – Вовсе нет! Они вручили ему исключительную власть потому, что видят в нем свою главную надежду сдержать амбиции Цезаря. Я уверен, что Помпей сознает это и верит, что может контролировать этих людей. Но он ошибается. Не забывай, что я его знаю. Его слабость – тщеславие. Они будут льстить ему, заваливать его властью и почестями, а он даже не будет замечать, что они делают, – до тех пор, пока в один прекрасный день не станет слишком поздно: они пошлют его навстречу Цезарю. И тогда начнется война.

Прямо с заседания Сената Марк Туллий отправился на поиски Милона и напрямик заявил ему, что теперь тот должен отказаться от выборов в консулы.

– Если ты до наступления темноты пошлешь сообщение Помпею, что отзываешь свою кандидатуру в интересах народного единства, ты сможешь избежать судебного преследования, – предупредил он его. – Если же не сделаешь этого, с тобой все кончено.

– Если меня будут судить, – лукаво ответил Тит Анний, – ты будешь меня защищать?

Я ожидал, что Цицерон ответит, что это невозможно, но вместо этого он вздохнул и провел ладонью по волосам.

– Послушай меня, Милон… Послушай внимательно. Когда я был на самой низкой точке своей жизни, шесть лет назад, в Фессалонике, ты был единственным, кто подарил мне надежду. Поэтому можешь быть уверен – что бы ни случилось, теперь я от тебя не отвернусь. Но, умоляю, не допусти, чтобы до такого дошло! Напиши Помпею сегодня же!

Тит Анний пообещал подумать об этом, но, естественно, не отступил. Осторожность и здравый смысл теперь уже были бессильны перед его безудержным честолюбием, за какие-то полдюжины лет вознесшим его от владельца гладиаторской школы почти до избрания в консулы. Кроме того, его долги из-за предвыборной кампании были так огромны (некоторые говорили, что он задолжал семьдесят миллионов сестерциев), что перед ним стояла возможность изгнания, как бы он ни поступил: он ничего бы не выгадал, если б сдался сейчас. Поэтому Милон продолжил вербовать избирателей, и Помпей сделал безжалостный ход, чтобы уничтожить его, начав расследование событий восемнадцатого и девятнадцатого января, включая убийство Клодия, поджог здания Сената и нападение на дом Лепида, под председательством Домиция Агенобарба.

Рабов Милона и Клодия подвергли пыткам, чтобы выяснить факты, и я боялся, что какой-нибудь бедняга в отчаянии может вспомнить о моем присутствии на месте преступления и это бросит тень на Цицерона. Но, похоже, я был благословен такого рода внешностью, которую никто не замечает – может, по этой причине я и выжил, чтобы написать это сочинение, – и обо мне никто не упомянул.

Расследование привело к тому, что Тита Анния в начале апреля судили за убийство, и Цицерон был обязан выполнить свое обещание и защищать его. Это был единственный раз, когда я видел своего друга в нервной прострации. Гней Помпей наводнил центр города солдатами для обеспечения порядка, но вместо того, чтобы успокоить людей, это возымело обратный эффект. Солдаты перекрыли все подступы к форуму и охраняли главные общественные здания. Все лавки были закрыты, и над городом повисла атмосфера напряжения и ужаса. Помпей лично явился наблюдать за судебным процессом и занял место высоко на ступенях храма Сатурна, окруженный своими воинами. Но, несмотря на демонстрацию силы, громадной толпе поклонников Клодия разрешили запугивать суд. Они глумились и над Милоном, и над Цицероном всякий раз, когда те пытались говорить, и добились того, что защиту трудно было расслышать. На их стороне были и эмоции, и грубое нарушение закона – жестокость преступления, вид плачущей вдовы и ее оставшихся без отца детей и, возможно, прежде всего курьезная ретроспектива святости, которая окутывает репутацию любого политика, каким бы никудышным тот ни был, если его карьера обрывается в зените.

На Цицерона как на главного представителя защиты, которому специальными правилами суда дозволялось говорить всего два часа, была возложена почти непосильная задача. Он не мог притворяться, что Милон, открыто похвалявшийся тем, что сделал, неповинен в этом преступлении. Некоторые из сторонников Тита Анния, такие как Руф, считали, что Марк Туллий должен превратить убийство в добродетель и убеждать, что оно было вовсе не преступлением, а одолжением народу, но такая цепь умозаключений вызвала у Цицерона отвращение.

– Что вы такое говорите? – возмутился оратор, когда ему предложили это. – Что любой человек может быть осужден на смерть без суда и бесцеремонно казнен своими врагами, если это устраивает достаточное количество людей?! Это правило черни, Руф, – именно то, во что верил Клодий, – и я отказываюсь стоять в римском суде и приводить такие доводы.

Единственной возможной альтернативой было убедить, что убийство оправдывается самозащитой – но это трудно было примирить со свидетельствами о том, как Клодия выволокли из таверны и хладнокровно прикончили. И все-таки это не было невозможным. Я знал, что Цицерон выигрывал и находясь на более слабых позициях. Теперь мой друг тоже написал хорошую речь, однако в то утро, когда он должен был ее прочесть, Цицерон проснулся, охваченный ужасной тревогой. Сперва я не обратил на это внимания. Он часто нервничал перед большими выступлениями и страдал от рвоты и слабого кишечника. Но тем утром дело было не в этом. Его охватил не страх, который он иногда называл «холодной силой» и который научился использовать, – скорее, он просто пребывал в таком подавленном состоянии, что не мог вспомнить ни слова из того, что ему полагалось сказать.

Милон предложил, чтобы он спустился на форум в закрытых носилках и подождал где-нибудь в стороне от посторонних глаз, возвращая себе душевное равновесие, пока не придет его время говорить, и именно это мы и попытались сделать. Помпей по просьбе Цицерона предоставил ему телохранителей на время суда, и они оцепили часть Рощи Весты, никого туда не пуская, пока оратор лежал под толстым вышитым балдахином, пытаясь закрепить в памяти свою речь и время от времени наклоняясь вбок, чтобы осквернить священную землю, так как его по-прежнему тошнило. Но хотя Цицерон не видел толпу, он слышал, как она скандирует и ревет неподалеку, и от этого ему фактически становилось еще хуже. Когда служащий претора в конце концов пришел, чтобы отвести нас в суд, у Марка Туллия так ослабели ноги, что он едва мог стоять.