Судьба княгини - Александр Прозоров

Углубившись в дубраву, правительница наконец добралась до крупного гранитного следовика[23], перед которым стояли три новенькие плетеные корзинки, украшенные венками. Но – пустые. Вестимо, все принесенные жертвы волхвы уже успели забрать.

Ключница поставила шкатулку перед священным камнем – и ушла, не дожидаясь приказа. На чтицу Софья Витовтовна поворотилась особо и попросила:

– Оставь меня одну, Ягодка. Мне хватит заботы твоего брата.

Девочка поклонилась, отступила, повернулась – и вскоре растворилась в особо густых под густыми кронами сумерках.

– У тебя все еще есть возможность передумать, мой мальчик, – тихо предупредила Софья Витовтовна, глядя ей вслед.

– Поздно, матушка! – решительно мотнул головой Василий Ярославович. – Почти полгода я собирал все потребное для твоих снадобий. Орлиные перья, земляную слизь, талые воды и пепел весеннего костра. Глупо оставить все сии труды впустую.

– Как знаешь, мой мальчик, – не без грусти вздохнула государыня и указала на следовик: – Нанеси себе такую рану, чтобы выступила кровь, и вложи руку в ярилов след. Когда кровь попадет на камень, произнеси оговоренную клятву.

Юный воин послушно достал нож, слегка чиркнул по ладони, посмотрел на царапину. Дождался появления из кожи темной капли, опустил ее на след солнечного бога и отчетливо произнес:

– Клянусь честью предков, могилой матери и здоровьем своей сестры Марии, что отныне и до века стану верным слугой великой княгини Софьи и ее сына великого князя Василия Васильевича! Клянусь служить им с сего дня до самого своего последнего вздоха, не жалея ни сил, ни живота своего, не помышляя об измене или отдыхе, устремляя к их пользе все свои помыслы и желания. Честью предков, могилой матери и здоровьем своей сестры Марии… Клянусь!

Василий отдернул ладонь, облизнул ранку и спросил:

– Зачем сие, матушка? Разве до сего часа я давал повод усомниться в моей преданности? Ты меня в чем-то подозреваешь?

– Люди не просто так шарахаются от колдовства, – уже в который раз предупредила его Софья Витовтовна. – Оно меняет людей. Я хочу быть уверена, что знатнейший из русских бояр не станет врагом моему сыну. Ты ведь понимаешь, что, нарушив сию клятву, ты обречешь на муки души своих предков и погубишь судьбу сестры?

– Я никогда не предам ни тебя, ни твоего сына, великая княгиня!

– Я знаю, мой мальчик, – кивнула женщина, присела возле шкатулки и открыла ее. Достала новенький липовый ковшик и два вяло качающихся бурдюка. Подняла взгляд на княжича: – Ты все еще можешь передумать.

Василий отрицательно покачал головой.

– Тогда… – Софья Витовтовна передала ковшик ему, слегка в него подлила темное вино, а затем откупорила второй бурдюк. – Что же… Да будет так! – Она опустила веки, сделала глубокий вдох и заговорила: – Ты вода текучая, ты вода могучая, ты вода ночная, смой все старое-былое, раскрой новое-молодое. Ты забери карачунов холод, судьбу старую, закопай ее в землю сырую, предай смерти вечной. Ты принеси жар весенний, судьбу новую. Сделай ее высокой, словно полет орлиный, сделай знатной, как у властителя небесного, сделай долгой, как дороги земные, сделай крепкой, как мореный дуб. Унеси, вода текучая, пыль судьбы старой, жизни прежней, судьбы былой. Открой судьбу юную для жизни новой. Заклинаю воду текучую, воду ночную, воду прозрачную. Заклинаю кончиной ледяной, пеплом весны, пером орла, в полуночный час над солнечным камнем. Заклинаю тебя, вода русалочья: принести отроку Василию знатную родовитость!

Литовская чародейка вскинула бурдюк, остановив текущую в ковш тонкой струйкой русалочью воду, и отступила:

– Коли не передумал, то пей!

Княжич Василий Боровский глубоко вздохнул и выдохнул, повел плечами, поднес ковшик ко рту и большими жадными глотками осушил. До самого дна. Замер, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Ну как? – с интересом поинтересовалась Софья Витовтовна.

– Я уже ощущаю себя самым знатным на всем белом свете, матушка, – признался паренек. – Боюсь токмо, кроме меня, о моей родовитости более никто не догадывается.

Великая княгиня рассмеялась и кивнула на корзинки:

– Оставь корец здесь. Пусть он станет нашим подарком ярилову следу.

Юный воин послушался, а женщина вылила в уже потемневшую деревянную емкость остатки воды. Зачем – сказывать не стала. Закрыла шкатулку, опустила в другую корзину и кивнула верному юному стражнику:

– Вот и все. Пойдем…

* * *

После неожиданного для свиты всенощного бдения в священной дубраве все женщины по возвращении во дворец поспешно разлеглись на сундуки и почти сразу заснули. Их оказалось неожиданно много – обычно в горнице перед опочивальней оставались ночевать всего две-три знатные боярыни и столько же дворовых девок. Сегодня свита не разошлась вообще – и потому Василию места в женских покоях не хватило. Главному стражнику великой княгини пришлось идти в людскую.

Дворец погрузился в тишину – и только Софья Витовтовна долго ворочалась с боку на бок в своей бездонной перине.

– Что-то не так, матушка? – наконец не выдержала лежащая в ее ногах девочка.

Великая княгиня ответила не сразу. Перевернулась на спину, огладила ладонями лицо и спросила:

– Ты знаешь, Ягодка, отчего никогда нельзя творить приворотов?

– Нет, матушка.

– Коли ты приворожишь добра молодца и он станет твоим, то ты никогда не познаешь настоящей любви. Ибо ты уже никак и никогда не сможешь понять, мог бы он полюбить тебя просто так, от своего сердца, или нет? И есть ли сия любовь вообще? Вдруг это всего лишь полуночное русалочье колдовство?

26 августа 1426 года

Москва, Серпуховское подворье

Поначалу княжич Василий на что-то надеялся. Просыпаясь по утрам, он осматривался, прислушивался к себе. Ждал изменений. Ждал странностей. Ждал чуда.

Но ничего не происходило. Если заклинание литовской чародейки и сделало юного воина хоть чуточку знатнее – окружающие ничего не заметили. Никто – ни знатные князья, ни боярские дети в караулах, ни даже его собственные холопы.

Поначалу Василий Ярославович испытал разочарование. Потом возникла обида. Но вскоре княжич начал понимать, что наивно поверил в сказку.

Сам же всегда Ягодку учил в глупости не верить! И вот нате вам – сам же в сию ловушку попался!

Обида сменилась насмешкой над самим собой – и вскорости жизнь вернулась к тягомотной обыденной повседневности.