Сын - Ю Несбе

На следующий день Нестор пришел к Калле и сказал, что вышестоящий начальник получил отчет о случившемся и предложил Калле вернуться на работу, потому что место стало вакантным и потому что ему понравилось, как Калле разобрался с обидчиком. С того самого дня Калле не закрывал глаз до тех пор, пока не убеждался, что все под контролем. Но сейчас он видел только умоляющую женщину на траве и одинокого бегуна в куртке с капюшоном.

– Две сотни кусков? – предположил Пелвис.

Идиот.

После пятнадцати минут ходьбы по центру восточной части Осло и по более подозрительным, формирующим характер улицам района Гамлебюен они свернули в открытые ворота заброшенной фабричной территории. Расчеты не должны были занять больше часа. Помимо них, спидом торговали только Энок и Сифф на улицах Эльген и Толлбугата соответственно. После этого им предстояло вскрывать, смешивать и фасовать новые пакетики на завтра. А потом он вернется домой к Вере. В последнее время она была раздражительной: обещанная поездка в Барселону не состоялась, потому что весной ему пришлось слишком много работать, и он пообещал ей поездку в Лос-Анджелес в августе. Но ему не дали разрешения на въезд в Америку из-за прошлых судимостей. И он знал, что у дамочек вроде Веры терпение не вечное, у них имелись альтернативы, поэтому ее надо было очень хорошо трахать, а перед ее миндалевидными алчными глазами постоянно держать морковку. А это требовало времени и энергии. И денег, так что ему надо было много работать. Ну и в переплет он попал!

Они шагали по открытому пространству, по испачканной маслом гальке, по высокой траве, мимо двух грузовиков без колес, навечно припаркованных на бетонных блоках. Затем запрыгнули на погрузочную панель у красного кирпичного здания. Калле набрал код из четырех цифр, услышал гудение входной двери и открыл ее. Воздух наполнился звуками барабанов и бас-гитар. Коммунальные власти перестроили первый этаж двухэтажного фабричного здания под репетиционное помещение для молодых групп. Калле и его люди почти задаром снимали второй этаж, прикинувшись фирмой, занимающейся менеджментом и организацией концертов. Пока что ни одного концерта они не организовали, но, как известно, для культуры наступили трудные времена. Они прошли по коридору к лифту, и входная дверь на жестких пружинах медленно закрылась за ними. Калле на минутку почудилось, что сквозь шум он услышал шаги бегущего по гальке человека.

– Три сотни? – спросил Пелвис.

Калле покачал головой и нажал на кнопку вызова лифта.

Кнут Шрёдер положил гитару на усилитель.

– Перекур, – сказал он, направляясь к двери.

Он знал, что остальные члены группы расстроенно переглядываются. Снова перекур? Им предложили через три дня выступить в молодежном центре, и прискорбным фактом было то, что им приходилось репетировать как одержимым, чтобы не ударить в грязь лицом. Чертовы придурки, не курят, пьют максимум кружку пива и никогда не видали косяка, а уж тем более не держали в руках. Как такие люди могут играть рок?

Он закрыл за собой дверь и услышал, как они начали играть песню с начала без него. Она звучала ровно, но без души. Не как у него. Он улыбался этой мысли, проходя мимо лифта и пустых репетиционных, расположенных в коридоре ближе к выходу. Это было точно как в кульминации диска «Hell Freezez Over»[12]«Иглз» – тайное guilty pleasure[13]Кнута, – где они репетируют с Филармоническим оркестром Бёрбанка, который сосредоточенно играет ноты «In a New York Minute»[14], а Дон Хенли поворачивается к камере и недовольно шепчет: «…but they don’t have the blues…»[15].

Кнут миновал репетиционную, дверь в которую всегда была открыта, потому что замок на ней был сломан, а петли вывернуты так, что дверь не закрывалась. Он остановился. В помещении спиной к нему стоял человек. Раньше сюда все время влезали посторонние, чаще всего торчки в поисках легкодоступных в музыкальной среде наркотиков. Но это прекратилось после того, как на второй этаж въехали организаторы концертов и установили новую входную дверь с кодовым замком.

– Эй, там! – сказал Кнут.

Парень повернулся. Трудно сказать, кто он. Бегун? Нет. Да, он был одет в куртку с капюшоном и спортивные брюки, но на нем были выходные черные ботинки. А так плохо одевались только торчки. Но Кнут не боялся, с чего бы? Он был ростом с Джоуи Рамона и носил крутую кожаную куртку.

– Что ты тут делаешь, парень?

Парень улыбнулся. Не рокер, понятно.

– Пытаюсь немного прибраться.

Это прозвучало достаточно правдоподобно. Вот что происходило с этими коммунальными репетиционными: все портилось, разворовывалось, и никто не нес за это ответственности. Окно было по-прежнему заделано звуконепроницаемыми панелями, но единственное, что еще оставалось в комнате из оборудования, – это отслуживший свой срок басовый барабан, на котором кто-то написал готическим шрифтом «The Young Hopeless»[16]. На полу, среди окурков и обрывков струн, лежали одинокая барабанная палочка и рулон широкого скотча и стоял настольный вентилятор, которым, скорее всего, пользовался барабанщик, чтобы не перегреться. И еще удлинитель. Кнут уже наверняка проверял его на пригодность, и он наверняка был испорчен. Ну и ладно, удлинители – ненадежный товар, будущее за беспроводными приборами, и мама обещала купить Кнуту беспроводную радиоустановку для гитары, если он бросит курить, что заставило его написать песню «She Sure Drives a Hard Bargain»[17].

– Не поздновато ли работают коммунальные службы? – сказал Кнут.

– Мы собираемся снова начать репетировать.

– Мы?

– «The Young Hopeless».

– А, ты играл у них?

– Был барабанщиком прошлого состава. Кажется, я видел спины еще двух парней, когда шел сюда, но они уехали на лифте.

– Нет, это музыкальные менеджеры и организаторы концертов.

– Вот как? Может, мы воспользуемся их услугами?

– Думаю, они не берут новых клиентов. Мы стучались к ним, а нас послали к чертям собачьим, – усмехнулся Кнут, достал из пачки сигарету и засунул ее в рот.

Может, парень курит и захочет затянуться вместе с ним на улице. Поболтать о музыке. Или о наркоте.

– Все равно, пойду поднимусь и проверю, – сказал барабанщик.