Великая степь - Виктор Точинов

Конечно, Гамаюн помнил, как они, свежеиспеченные лейтенанты, залив в себя непредставимое количество напитков разной градусности, пытались затащить «москвич» допекшего их за курсантские годы майора Ковтуна аж на четвертый этаж по широченной лестнице — но машина чуть-чуть не пролезала в старинные высокие двери — и ее водрузили на трубы теплотрассы сюрреалистичным памятником… Гамаюн помнил все — но даже не улыбнулся словам Пака.

Бутылка пустела. Опьянения не было. Не было ничего. Пустота. Космос без звезд и планет. Черный вакуум тоски…

Сергей Кулай смотрел на него с тревогой. Таким он Карахара не видел. Сергей не знал, что сказать и как утешить. Но попытался:

— Все будет в порядке… Никто Милену не тронет, самоубийц в Степи нет. Слишком хорошо тебя там знают. Хотя, сдается мне, со «знаками Карахара» ты пересолил…

Знак Карахара был прост. Подобные пирамидки выкладывали степные ребятишки из камней-окатышей — у них Гамаюн и позаимствовал идею. Из круглых, с кулак, камней выкладывается равносторонний сплошной треугольник — в первом ряду четыре окатыша, во втором — три, потом — два и один. Десять камней. Сверху — другой треугольник, со стороной в три камня — еще шесть. Потом — совсем простенький, из трех камней. На вершину — один камень. Всего — двадцать.

Может, имелся изначально во всем этом какой-то сакральный смысл, утратившийся в детской игре. Может даже, имело это какую-то отдаленную связь с гигантскими пирамидами Египта и Мексики… Карахар не знал. Но точно такие пирамидки складывали бойцы Отдела над местами, где пытали и убивали их захваченных товарищей.

Складывали из голов степняков.

— Знаки Карахара… А ты знаешь, как кочевники сдирали кожу с наших пленных? — сказал Карахар медленно. — Процесс кропотливый и все выполняется аккуратно, не спеша. Самый шик — снять без лишнего разреза, целиком. Большой шов делают один — по внутренней стороне ног от пятки до пятки — через пах. Закончив все, этот шов зашивают. Потом начинают с пальцев ног , делают разрезы между ними крохотными узенькими ножами, похожими на сплющенное шило. Очень острыми… Ногти оставляют на коже — подсекают, отделяют от пальцев. Потом снимают кожу со всей ноги, ковром, это несложно. Потом — с другой. От паха и ягодиц начинают стягивать чулком, цельную — аккуратно, неторопливо. Половые органы оставляют на коже, это важно. Дойдя до верха груди, берутся за руки — стягивают кожу, как длинную перчатку. Последние фаланги пальцев отсекают, оставляют внутри. Потом — голова. Самая тонкая и важная часть работы. Ушные и носовые хрящи оставляют, мышцы губ тоже — там кожа тонкая и нежная — подсекают, отделяют целиком от челюстей. Вот и все. Соскабливают аккуратненько прирези мяса и жира — и остается выдержать неделю в крепком рассоле, просушить, набив просом и придав нужную форму. Иногда сразу вставляют каркас — потом добавляют набивку… Говорят, чучело можно хранить лет двадцать… А человек, если все сделано правильно, без кожи остается живым… И улыбается — без губ. Иногда, содрав кожу-трофей, отпускают — иди, куда хочешь… Иногда, если враг чем-то знаменит — делают чашу из черепа…

Карахар опрокинул бутылку над пиалой. Несколько сиротливых капель упали с горлышка… Сергей молчал. Не знал, что сказать. Что жестокость плодит и приумножает жестокость? Не всегда так, иногда — останавливает. Через месяц после появления «знаков Карахара» к пленным с Девятки относились в степи иначе… И почти прекратили нападения на выходящих за периметр чужаков… Конечно, позже протянулась трасса на полуостров, прошедшая по чьим-то землям, и опять лилась кровь, — но воевали с ними уже как с равными. Как с достойными уважения противниками. Можно ли было добиться этого уважения без кошмарных пирамид из отсеченных голов? Пак не знал.

Но одно он знал точно — что ни за какие сокровища земли и неба не согласился бы поменяться судьбой с захватившими Милену людьми.

Другой разговор. Серьезный разговор серьезных людей.

— Нет, Миша. Гамаюну — конец. И не потому, что Милену не уберег. Просто Отдел свое дело сделал. Степняки поняли раз и навсегда — с нами шутки плохи. И внутри периметра тоже все теперь тише воды, ниже травы сидеть будут. Отдел в нынешнем. виде — подмявший всё и всех под себя — Таманцев больше не потерпит. Звягинцева надо держаться, Миша…

Миша — известный лейтенанту Старченко и Щуке как лже-черпак — не возражает. По большому счету ему все равно, под чьим началом убивать…

Выстрел. Тут же второй. Женский крик — перешедший в поскуливание. Света нет, но стрелявший хорошо видит в темноте. Голос — без малейших эмоций. Звучит монотонно, размеренно, на одном дыхании:

— Думала, сука, что я не вернусь, пошла дырой тут же вертеть во все стороны, не знаешь уж под кого подлезть, до черпаков дошла, все свербит, все неймется…

Третий выстрел. После долгой паузы — еще один.

Приказ был короток — три пункта.

Первый освобождал (без объяснения причин) подполковника Гамаюна от должности начальника Отдела внутренней безопасности и служебных расследований. Второй — назначал на указанную должность полковника Звягинцева. Третий — предписывал освобожденному передать дела назначенному в трехдневный срок.

Гамаюн готовился к сдаче дел. Бегло просматривал бумаги со слабой надеждой: что пропустил, не заметил, не оценил нечто не бросающееся в глаза, но крайне важное. То, что поможет связать в единое целое концы имевшихся в руках разрозненных нитей.

Ничего.

Ничего нового он в знакомых документах не увидел. Отложил очередную папку и стал разбирать вчерашнюю текучку — с которой за путчем и прочими делами не успел ознакомиться.

Ознакомилась со входящими документами дежурившая по отделу Багира — и по своему усмотрению рассортировала. Папку, помеченную размашистым словом: «…НЯ» — Гамаюн отложил, не читая. Пусть Звягинцев изучает. (Не просмотренным остался проект какого-то спермотоксикозника о введении на Девятке многоженства для офицеров и домов терпимости со степным персоналом — для нижних чинов; трагичная история троицы, распивавшей на кухне тепленький, только-только из-под краника, самогон — и получившей обширные ожоги первой-второй степени в результате взрыва работавшего рядом аппарата; очередное заявление г-жи Мозыревой, усмотревшей очередное покушение на устои — и т.д. и т.п.)

В папку, помеченную вопросительным знаком, Гамаюн заглянул.

Рутина. Котировки черного рынка — доллар с рублем вчера падали, но медленнее, чем раньше (слух об отключении еще не дошел), баранка и лира стояли твердо, а табачные талоны стремились к заоблачным высотам — прямо хоть пробивайся к морю и плыви за семенами табака в Америку. Все как всегда… И, как всегда, суетились вокруг черного рынка игрушечные здешние мафии — продуктовая и табачная, алкогольная и таблеточная… Пусть их, Отдел пока не вмешивался — лишь прихлопнул сразу оружейную (наркомафия частично вымерла сама собой ввиду исчезновения поставщиков, частично слилась с таблеточной).