Мурло - Владислав Несветаев

— Так ну всё, Егорка, хватит, заигра…

— Нина! — строго перебила подругу умилённая Светлана.

Она нежно взглянула на ошарашенную Катю и чуть повела головой вниз. Та тотчас кинулась Егору на шею и обвила её руками. Нина тоже умилилась. На подоконнике вдруг замяукал кот и зацарапал стекло, будто увидел за ним что-то любопытное.

— Согласна, — шепнула Егору на ухо Катя, и он её поцеловал.

Когда Нина, прогнав с подоконника кота, ушла за Геной, Егор обратился к Светлане: — Рассказал вам всё Степан, верно?

— Какое это сейчас имеет значение, Егорка? — Светлана нежно улыбнулась и погладила по руке Катю, вцепившуюся в жениха, как в родное чадо. — И вообще говоря, я пойду, наверное. А вам желаю счастья, долгого и красивого.

Все сидели счастливые, как сидят на дорожку в предвкушении большого приключения путешественники, которым забыли сообщить, что погода нелётная, надвигается гроза и их рейс откладывается.

* * *

Катя лежала в объятиях Егора и вслух читала ему «Маленького принца», то и дело сбиваясь.

— Он заботливо прочистил действующие вулканы. У него было два делающих… Действующих вул…

— Ну давай, какую букву не знаешь? — улыбнулся заскучавший Егор. — Подскажу.

Катя рассмеялась.

— Дурак. Ты слушай дальше.

— Может, мы чем-нибудь другим займёмся?

— Чем, например? — спросила Катя.

— Можем помечтать, как и где мы будем дальше жить.

— Точно не с родителями, — отрезала Катя и отложила книгу.

— Это само собой. А где бы ты хотела? — спросил её Егор.

— Это неважно, когда рядом есть любимый человек, но можно было бы где-нибудь в Москве. Я бы училась — ты бы работал.

— Так важно или неважно? — Егор гладил её по щеке.

— Непринципиально. Я бы хотела двоих детей: старшего мальчика и младшую девочку. — Как у Светланы Григорьевны?

— А это тут причём? Только у неё мальчик и девочка? А как бы ты хотел жить?

— Я бы хотел где-нибудь на севере. На Кольском полуострове, наверное. В какой-нибудь забытой Богом деревне, чтоб там жило человек сорок, не больше. И каким-нибудь делом занялся: коров бы держал, может, ферму. И по всей стране йогурты продавал бы.

— А я бы что там делала? — тихонько проговорила Катя.

— А ты бы писала про север и северян, про быт и обычаи, а критики называли бы тебя писателем столетия. И при жизни тебя канонизировали бы.

Катя заулыбалась и едва не засмеялась. Егор знал, как порадовать Катю.

— И с этим человеком я собираюсь связаться до конца своих дней.

— А что с этим человеком не так? — словно обидевшись, спросил Егор. — С ним разве что родительско-сыновние отношения строить, но никак не романтические, — сказала Катя и засмеялась.

— Инцест! — сказал Егор.

— Фу, господи, Егор, — брезгливо сказала Катя и отвернулась от него. — Как у тебя только такие мерзости рождаются?

— Ну прости, — шёпотом сказал он и приложил лоб к её шее. — Расскажи мне сказку.

— Я тебе уже читала.

— Да нет. Расскажи какую-нибудь свою.

— Хорошо. Жил-был парень по имени Егор и был ничуть не пошлым, и даже умным. Как тебе такая сказка?

— Слишком правдоподобная, — ответил Егор и засмеялся.

Катя не выдержала и тоже засмеялась. Рассердившись на себя за то, что она так быстро прощает Егору его пошлости, она повернулась к нему и с детским азартом защекотала его.

— Стой-стой-стой, тихо, — затараторил Егор. — Там что-то случилось. Тихо, Кать. Послушай.

Девушка насторожилась, затихла и услышала звуки суетни в доме и крики на улице.

— Ну и гони ты их в шею, Степан, — говорил Домрачёву вдавленный в кровать Гена, — с их милосердием. Малахольные нашлись тоже! Нет, они, главное, тебя раздевать будут, а ты им спасибо говорить? Егорка…

— Да, Ген, говорят, нормальный мужик Степаныч этот. Хорошо, я и не спорю: нормальный, так нормальный. Допустим. Ну и я без этого деда ничего бы не нашёл…

— А что за дед? Откуда взялся? Не пойму, — перебил Домрачёва Гена. — Да Илья Михалыч с соседнего Михайлово. Дорогу мне подсказывал, когда я к вам ехал. Так я чего говорю…

— Ну-ну.

— Степаныч этот — бог с ним. А Светланы муж? Как его? — Домрачёв сделал вид, будто забыл имя Фёдора, и защёлкал пальцами. — Фё… Фёдор, что ли? Ему-то как спускать? Ты пойми: мне-то дела никакого нет до денег этих, до «Газели». Светлану жалко: хорошая баба, а в доме бандита держит — ну разве можно так?

— Послушай, Степан, — смущённо заговорил Гена, — у них эта шарманка давно крутится. Как это говорят? Клептоман он, что ли…

— Ворюга просто.

— Ну, положим, ворюга. Думаешь, она этого ничего не знает? Думаешь, дети не знают? Она как может борется с этим, бедная, мучается…

— Ну и что теперь? — не вытерпел Степан. — Так и ждать, пока он исправится? Или что-то делать начать?

— Ты-то, Степан, не лезь. Ты там каким боком? «Газель» вернули? Починят? Всё. Дальше не твоя забота. У меня, Степан, батя вором был, и жил я хреново, сам понимаешь. Мне эти кражи осточертели так, что вспоминать о них не хочется, — я даже на похороны отца не пришёл. Всю жизнь мне переколошматил. Так что давай это дело отпустим с тобой, и пусть сами в этом варятся. Ферштейн?

— Ферштейн, ферштейн, — расстроился Степан.

— А ты, вообще-то, иди, не заражайся.

Степан пошёл в кухню. Сел к женщинам, задумался. Катерина не знала, как смотреть на него. Вроде всё должно быть хорошо: справедливость восторжествовала, потерянное вернулось владельцу. Но почему же радости за него никакой нет? «Переперчил он судьбы стольких людей», — подумала Катя. Она не сводила с него глаз, а он смотрел на белого кота, свесившего хвост с подоконника. У него был такой же кот. Точнее, не у него, а у родителей. На даче жил. Пушком его звали. Хороший был, ласковый. Домрачёв думал, что его отец любил только этого кота. И никого больше.

Степан Фёдорович врал, когда думал так про отца, самому себе врал. И понимал прекрасно, что врал.

2001 год был. Или 2002. Сыну Домрачёва тогда было семь лет. У Степана Фёдоровича в доме завелись тараканы. Чем только ни травили — те ни уходить, ни дохнуть не собирались. Домрачёву были безразличны тараканы: бегали и бегали — что с того? Разве мешали? Ладно ещё кусались бы, так нет — просто бегали. Так ещё и как бегали: Домрачёвы свет включали — тараканы и прятались. Культура — она и в Рязани культура. Единственное, когда в пакете с хлебом оказывались, Домрачёву было неприятно. А ко всему другому он привык. Даже когда иной усатый проползал в ванной, Степан не убивал его, а приседал на корточки и изучал насекомое. Эти звери нравились Домрачёву. Он где-то вычитал, что они ядерную войну могут пережить. Якобы радиация на них — ни-ни — не действует. «Так их тогда не тапкой бить надо, а изучать в лабораториях и в нас, в людей, их гормоны, или — как их там? — гены нужно внедрять. Может, от войны ядерной и не спасёмся, так хоть гриппом болеть перестанем. А того гляди и рак одолеем», — думал Домрачёв, рассматривая жирные блестящие усики, колючие лапки и мелкие чёрные глазки. Он невольно от омерзения задирал губу, щурил глаза и глубоко, часто дышал, но глаза его улыбались.