Скачка тринадцати - Дик Фрэнсис

— Я не чувствую… ничего. Я ног не чувствую!

Его внезапно охватила паника.

— И рук тоже! Я не могу… не могу шевелить руками!

Чик уже кричал. Его глаза были расширены от ужаса.

— Не волнуйтесь, — сказали ему. — Со временем чувствительность вернется. Все будет в порядке. Все будет в порядке.

Чик не верил им, и медикам пришлось ввести ему успокоительное, Чик не почувствовал укола иглы и заорал еще громче — от страха.

Когда Чик снова пришел в себя, он уже точно знал, что произошло. Он сломал себе шею.

Через четыре дня его навестил Артур Моррисон. Он принес полдюжины яиц, только что из-под курицы, и бутылку апельсинового сока. Артур Моррисон постоял, глядя сверху вниз на неподвижное тело. Голова и плечи Чика были закованы в гипс.

— Ну что, Чик, — неуклюже сказал наконец тренер, — все не так плохо, как могло бы быть, верно?

— Рад, что вы так считаете! — грубо ответил Чик.

— Врачи говорят, что твой спинной мозг не порван, а только ущемлен. Так что, говорят, через годик ты сможешь двигаться почти нормально. И еще они говорят, что через несколько дней к тебе должна вернуться чувствительность.

— «Говорят, говорят»! — передразнил Чик. — Не верю я этим врачам!

— Ну, со временем тебе придется им поверить! — раздраженно сказал Моррисон.

Чик не ответил. Артур Моррисон принялся мучительно придумывать, о чем бы таком поговорить с парнем до тех пор, когда уже можно будет встать и уйти. Нельзя же просто стоять тут и молчать. Надо говорить хоть о чем-нибудь. И тренер заговорил о том, что сейчас волновало его больше всего:

— Сегодня утром получили результаты теста. Ты ведь знаешь, что мы брали у гнедого тест на допинг? Ну, про то, что его пришлось пристрелить, ты наверняка знаешь… Так вот, утром пришли результаты анализа. Они оказались положительными. Положительными, понимаешь? Гнедого под завязку накачали каким-то жутким наркотиком с шестиэтажным названием. Владелец психует, страховая компания тоже. Пытаются доказать, что это, мол, моя вина. Мол, у меня охрана ненадежная. Смешно! Мало мне того, что я потерял лошадь — действительно замечательную лошадь! Сегодня утром, когда я узнал про наркотик, я допросил всю конюшню. Но, конечно, никто ничего не знает. Господи, знать бы, кто это сделал! Своими руками бы придушил!

Голос Моррисона дрожал от ярости, сжигавшей его с самого утра.

Но тут тренеру пришло в голову, что ведь Чик — это Чик. Ему наверняка нет дела ни до чего, кроме себя самого. Ему плевать на чужие проблемы. Артур Моррисон тяжело вздохнул. Да, конечно, у Чика теперь и своих проблем по горло. Так что вряд ли его так волнует судьба гнедого. И выглядит он хреново — бледный, дохлый какой-то…

Доктор, который раз десять на дню проверял состояние Чика, тихонько зашел в палату и пожал руку Моррисону.

— С мальчиком все хорошо, — сказал доктор. — Он на удивление быстро идет на поправку.

— Чушь собачья! — сказал Чик.

Доктор поджал губы. Он не стал говорить, что Чик — самый сварливый и склочный пациент во всей больнице.

— Да, конечно, ему сейчас очень тяжело. Но могло быть и хуже. На выздоровление потребуется много времени. Мальчику придется всему учиться заново. Но он оправится, вот увидите.

— Как младенец, блин! — зло бросил Чик.

«Действительно, младенец, — подумал Артур Моррисон. — Ну что ж, может быть, на этот раз из него вырастет что-нибудь получше».

— Мальчику повезло, у него есть хорошие родители, которые будут заботиться о нем, когда он вернется домой, — сказал доктор.

Чик подумал о своей матери, которая вечно режет морковку в суп. И ему придется есть эту морковку! Чику перехватило горло. Он знал, что это выше его сил.

А еще эти деньги, скатанные в трубочку и засунутые в банку из-под щеток на полке в спальне! Лежа в постели, Чик все время будет видеть перед собой эту банку. И ему не удастся забыть об этом. Никогда! А что, если маманя туда заглянет? Нет, вернуться домой Чик не мог. Просто не мог, и все! А придется. Выбора не было. Лучше бы он умер!

Артур Моррисон тяжело вздохнул и с привычным мужеством взвалил на плечи и эту новую ношу.

— Да, как только Чик достаточно оправится, он вернется домой, к нам с матерью. Он всегда может на нас рассчитывать.

Чик Моррисон скривился и закрыл глаза. Его отец попытался подавить вспышку раздражения. Доктор подумал, что парень — неблагодарная скотина.

Рассказ «Дар» был опубликован в выпуске журнала «Спорт в иллюстрациях», посвященном Кентуккийскому дерби. Журнал переименовал рассказ, его назвали «День вина и роз», имея в виду настоящие живые цветы, которыми украшают победителей Дерби, и вымышленные реки спиртного, льющиеся на страницах рассказа.

Однако дар Фреда Колье стоил куда дороже роз — хотя наш герой и променял его на выпивку…

Когда утренний самолет, вылетевший из аэропорта Ла-Гардиа, был еще в двадцати минутах от Луисвилла, Фред Колье достал пачку печатных бланков и принялся составлять отчет о расходах.

«Поездка на такси в аэропорт — 40 долларов».

Неважно, что сосед, работающий на Лонг-Айленде, подбросил его совершенно бесплатно, — немного воображения не повредит. За вымышленные расходы Фред получал половину того, что «Звезда Манхэттена» платила ему за факты, которые он каждый понедельник публиковал в колонке, посвященной скачкам. К тому же эти выплаты налогом не облагались…

«Питание в дороге — 25.

Посещение развлекательных мероприятий с целью сбора информации — 30.50».

Чтобы оправдать графу «Питание в дороге», Фред попросил стюардессу принести еще один двойной бурбон и изящным жестом приподнял стакан, приветствуя храпящего соседа через проход, владельца третьеразрядной кобылки, которая две недели назад повредила себе ногу.

Еще одно Кентуккийское дерби… Перед мысленным взором Фреда, подобно кадрам старого попорченного фильма, пронеслись видения былого. Опять вставать по утрам и тащиться на конюшню, опять разгребать прошлое, пытаясь нарыть хоть какие-то крохи будущего… Опять унылые тренировки на скаковой дорожке, все те же клеветнические слухи, все те же старые сплетни, все те же дурацкие шутки, все те же дурацкие тренеры, гордящиеся своими дурацкими лошадьми…

Тот огненный энтузиазм, благодаря которому Фред когда-то прославился своими яркими, запоминающимися статьями, давно угас. Душевный подъем по поводу больших событий, нюх на события, о которых никто другой не знает, инстинкт, позволявший Фреду безошибочно отличать правду от лжи, — все это было у него когда-то. И все осталось в прошлом. Теперь их место заняла вечная скука и утомленный цинизм. Вместо эксклюзивной информации Фред теперь давал в газету только перепевы мыслей других авторов, пишущих о скачках. А пару раз не сумел сделать даже и этого.