Скачка тринадцати - Дик Фрэнсис

Двое вышли за стеклянные двери и остановились так, чтобы на них не падал свет из холла. Мариус никогда не шептался с людьми по углам — это выглядит чересчур подозрительно.

— Ну что, поговорил с ребятами? — спросил Мариус. Он стоял, покачиваясь на каблуках, сунув руки в карманы, и его внушительное брюшко свисало через пояс брюк.

Пайпер Боулс не спеша закурил сигарету, глянул на звездное небо и втянул в себя успокаивающий дым.

— Ага.

— И кого выбрали?

— Амбереццио.

— Не годится! — возразил Мариус. — Он недостаточно хорош.

Пайпер Боулс глубоко затянулся. Он был голоден. Лишний вес для жокея недопустим, а потому в животе у Пайпера не было ничего, кроме бифштекса весом в пять унций. Пайпер терпеть не мог толстяков, особенно богатых толстяков. Свою собственную худобу Пайпер перевел в недвижимое имущество и счет в банке, но сейчас, в тридцать восемь, бороться с лишним весом становилось все труднее. При одной мысли о еще нескольких годах жизни впроголодь ему делалось страшно. Пайпер старел. Его карьера клонилась к закату, и предвидение близкого конца заставляло хвататься за такие способы заработать пятьдесят тысяч за раз, над которыми десять лет назад Пайпер бы только посмеялся.

— Другого нельзя. Этот весь из себя честный.

Мариус поразмыслил. Этот вариант ему не нравился. Наконец букмекер кивнул:

— Ну ладно. Значит, Амбереццио.

Пайпер Боулс кивнул и собрался уйти. Жокею не годится подолгу беседовать с Мариусом Толлманом, особенно если он хочет участвовать во втором заезде престижных скачек Сомерсет-Фармс.

Мариус увидел, что Пайпер уходит, и спросил:

— А как насчет той диверсии с Кринкл-Катом?

Пайпер Боулс ответил не сразу.

— Это будет стоить дорого.

— Конечно! — согласился Мариус. — Десять тысяч сверху, идет?

— Старыми купюрами. И половину вперед.

— Ладно.

Пайпер Боулс отмахнулся от своей совести, расстался с остатками чести.

— Договорились, — сказал он и направился к своей машине вразвалочку, хотя нервы его были на пределе.

Фред Колье слышал все до последнего слова. Он не видел собеседника, но знал, что один из них — Мариус Толлман. Человек, который долгое время провел в мире скачек, не мог не признать этого одышливого голоса с бостонским выговором. Фред понял, что Мариус Толлман задумал какую-то махинацию. Именно то, чего так не хватает Фреду для его колонки! Он сонно подумал, что надо узнать, с кем это разговаривал Мариус. Голоса слышались сзади, так что надо обернуться и посмотреть…

Однако спьяну Фред плохо ориентировался во времени. Когда он наконец отлепился от стены и посмотрел в нужную сторону, никого уже не было.

— Ублюдки! — громко сказал Фред в темноту. Еще один припозднившийся гость сердобольно взял его под локоток и отвел к такси. Фред благополучно дополз до своего номера и отключился.

Со времени вылета из Ла-Гардиа он успел выпить шесть банок пива, четыре коньяка, один двойной скотч (по ошибке) и почти три литра бурбона.

На следующее утро Фред проснулся в одиннадцать и, не веря своим глазам, уставился на часы у кровати.

Одиннадцать!

Значит, он опоздал в конюшни и прозевал всю утреннюю карусель на ипподроме. Но это были еще цветочки. Худшее было впереди. Когда Фред попытался сесть, комната закружилась и голова затрещала, словно по ней долбили отбойным молотком. Откинув одеяло, Фред обнаружил, что спал одетым и даже в ботинках. Он попытался вспомнить вчерашнее возвращение — и обнаружил, что не помнит ничего.

Фред поднялся и потащился в ванную. Из зеркала на него уставилась кошмарная рожа: опухшая, обвисшая, красноглазая, словно он за эту ночь постарел лет на десять. Похмелье было ему не в диковинку, но это не было похоже на обычный утренний бодун. Помимо тошноты и головной боли, Фреда мучило еще ощущение произошедшей катастрофы. Фред сковырнул с ног ботинки, стянул с себя пиджак, брюки и рубашку, плюхнулся на смятую постель — и только тогда понял, в чем дело.

Он вдруг осознал, что не помнит не только поездки обратно в свой мотель. Он вообще почти не помнил вчерашнего вечера! Так, какие-то обрывки разговоров в течение первого часа. Вроде бы он сидел за столом между сердитым старым репортером из «Балтиморского солнца» и суровой коннозаводчицей из Лексингтона. Ни тот, ни другая ему не нравились. Потом еще подали жареных цыплят… и вот с этого места Фред не помнил уже ничего.

Он лежал и обливался холодным потом. Один провал в памяти, потом другой… а там и до зеленых чертиков дойдет! Он вдруг вспомнил про предостережение спортивного редактора, про то, что дважды не сдал вовремя материал, и впервые забеспокоился насчет своей работы. Но через пять минут уже убедил себя, что Фреда Колье с работы ни за что не вышибут. И все-таки ради газеты надо постараться и бросить пить до тех пор, пока он не напишет свою статью о Дерби. Это решение дало Фреду приятное ощущение собственной добродетельности, которое по крайней мере помогло ему справиться с приступами дрожи и пульсирующей головной болью.

Трое других людей, находившихся в это время на Черчилл-Даунс, были не менее озабочены, чем Фред. Пайпер Боулс загонял свою лошадь в стартовую кабинку и беспокоился потому, что Джордж Хайбери, тренер лошади, на которой Пайпер должен был ехать в Сомерсет-Фармс, заметил, что Пайпер набрал два фунта лишнего веса. Джордж Хайбери считал жокеев низшими существами и разговаривал с ними коротко и резко.

— Не вешай мне лапшу на уши! — сказал он в ответ на оправдания Пайпера. — Ты ведь вчера ходил на обед Ассоциации? Так чего же ты хотел?

Пайпер Боулс вспомнил унылый вечер — единственный бифштекс и рюмка мартини — и сказал, что все утро просидел в парилке, сгоняя жир.

Хайбери нахмурился.

— Если хочешь ехать на Кринкл-Кате в Дерби, держи свою жирную задницу подальше от стола сегодня и завтра!

Пайперу Боулсу было очень нужно получить Кринкл-Ката. А потому он только послушно кивнул, опустив глаза, и грустно сел в седло.

Вместо того чтобы подстегнуть Пайпера, угроза потерять Кринкл-Ката только отвлекла его от предстоящей скачки. Он поздно стартовал, прошел первую четверть дистанции чересчур быстро, а на повороте слишком забрал в сторону и потерял время, наверстывая упущенное. Пришел шестым. Пайпер был очень опытный жокей со способностями выше среднего — просто день выдался неудачный.

Мариус Толлман, стоявший на трибуне, опустил бинокль, покачал головой и поцокал языком. Если Пайпер Боулс так скверно ехал, когда ему полагалось выиграть, что же будет, если он постарается проиграть на Кринкл-Кате?

Мариус думал о многих тысячах, которые он ставил в расчете на субботнюю скачку. Он еще не решил, стоит ли нанять нескольких парней, которые будут делать ставки вместо него, чтобы не рисковать самому, или все-таки рискнуть и сорвать куш побольше? Он, отдуваясь, опустился на скамью. Между прочим, договорная скачка так легко может сорваться…