Девочка у моста - Арнальд Индридасон

–Значит, она и спиритические сеансы посещала?

–Не знаю,– пожал плечами Конрауд.– Не исключено.

–Послушай, но есть ли хоть малейшая причина подозревать, что это был не несчастный случай?– мрачным тоном спросил Паульми.

–Нет,– покачал головой Конрауд после долгого размышления.– По сути, на это ничто не указывает.

Ливень продолжался, и когда Конрауд затормозил перед своим домом в Аурбайре. Еще не выключив мотор, он заметил под козырьком подъезда женщину, кутавшуюся от ветра в воротник пальто. Лишь через пару мгновений он с удивлением понял, что это бабушка Данни. Чтобы защититься от стихии, она даже натянула себе на голову полиэтиленовый пакет, толку от которого было немного, поскольку он уже успел разорваться в нескольких местах и по ее светлым волосам стекали дождевые капли. Бедняга вымокла до нитки. Конрауд немедля бросился к подъезду, чтобы провести ее в дом, но она ему и рта не дала раскрыть, а сразу же излила на него поток жалоб на ужасную, хамоватую женщину из полиции, которая заявилась к ним с наглыми обвинениями в адрес ее и ее мужа.

–Может, мы все-таки войдем?– попытался урезонить ее Конрауд.– Разговаривать на пороге не совсем удобно.

–Я пыталась дозвониться до вас, чтобы вы ее вразумили. До сих пор не могу успокоиться – она сказала нам… что Данни нас ненавидела! Вы понимаете? Как такое вообще можно говорить? А тем более нам! За кого она нас принимает?

–Ну, я… Видимо, у нее есть причины, чтобы…

–Причины? Какие причины? Россказни наркоманки? Это же чистая клевета. Поговорите с ней – пусть она оставит нас в покое. Хотя бы на время траура по Данни! Прошу вас. Будьте добры, скажите ей, чтобы она нас больше не тревожила.

Конрауд даже не знал, как реагировать на подобную просьбу.

–Вы не знаете, чего она добивается?– вновь заговорила женщина.– Зачем она нас донимает? По какому праву она высказывает нам такие обвинения?

–Я бы посоветовал не принимать это так близко к сердцу – она всего лишь ведет расследование. Случаи, подобные тому, что произошел с Данни, могут быть весьма запутанными.

–Да, но кто она такая, чтобы нас обвинять?

–Я не думаю, что она вас обви…

–Каких результатов она достигла в своем расследовании? Вам это известно?

–Нет, мне известно только то, что она крепкий профессионал,– ответил Конрауд.– Не сомневаюсь, что она прикладывает все усилия, чтобы выяснить, что произошло с Данни. Просто нужно запастись терпением, и…

–Терпением?

–Ну да.

–Послушайте, может, вы все-таки с ней поговорите? Ну или по крайней мере выясните, что у нее в голове? Мы с мужем уже не знаем, что и думать.

–Нет, это было бы неправильно. Марта еще обидится, если…

–Неправильно? А являться в наш дом и обвинять нас бог знает в чем, значит, правильно? Эта ваша Марта заявила, что Данни считала во всем виноватыми нас! И заявила она это с полной уверенностью.

–Может, мы все же войдем в дом?

–Спасибо, нет. Я-то полагала, что вы готовы нас выручить, но теперь понимаю, что… и вы нас осуждаете. Значит, я ошибалась. Я думала, что… ну да ладно, всего хорошего!– С этими словами женщина развернулась на каблуках и устремилась прочь под проливной дождь.

Конрауд продолжал стоять под козырьком подъезда, глядя ей вслед и задаваясь вопросом, приехала ли она на такси или на собственной машине.

Внезапно женщина остановилась и обернулась к нему:

–Данни мы желали только добра,– громко сказала она.– Знайте это: ничего, кроме добра!

И она снова засеменила под дождем с опущенными плечами и полиэтиленовым пакетом на волосах.

Он взялся за приготовление овсяной каши, стараясь довести ее до нужной густоты. Затем он достал оставшуюся половину ливерной колбасы и отрезал от нее несколько ломтиков в ожидании, пока каша закипит. Усевшись за стол, он отломил от колбасы еще несколько кусочков, бросил их в кастрюлю, добавил туда немного молока и как следует все перемешал. Овсяную кашу он любил соленой. Он знал людей, которые ели ее только с сахаром или даже с подслащенными сливками, что у него самого вызывало лишь тошноту. Ему каша нравилась густая, соленая, с молоком и ливерной колбасой – лучше даже пересоленной и с кислинкой, из тех что можно купить в январе-феврале, когда в магазинах появляются настоящие фермерские продукты. Он обожал ядреные вкусы.

По комнате плавал запах подгоревшей пищи, исходивший от брызг на варочной поверхности, оттереть которые губкой у него никогда не доходили руки. Он снял кастрюлю с конфорки, перелил кашу в миску и принялся за еду, пережевывая кусочки колбасы, в то время как из репродуктора дышащего на ладан радиоприемника доносились последние известия: сообщалось о человеке, который лежал в искусственной коме в отделении интенсивной терапии после погони полиции за двумя преступниками, завершившейся аварией на автомагистрали в Брейдхольте. Корреспондент передавал, что двое мужчин находятся под стражей в статусе подозреваемых в соучастии в контрабанде наркотиков. Слушал он рассеянно – такие новости были в порядке вещей, так что в одно ухо влетали, а в другое вылетали.

Отнеся пустую миску в раковину, он сполоснул ее горячей водой, чтобы она была готова для использования в обед на следующий день. Затем он проделал ту же процедуру с ложкой. Окон в комнате не было, а по размеру она равнялась двум смежным тюремным камерам. Возле раковины находилась плита с двумя конфорками. В коридоре имелась общая ванная с туалетом и душем, а также кухня, где стояли холодильник, телевизор и еще одна плита, которой он, однако, почти не пользовался, предпочитая две конфорки у себя в комнате. У одной из продолговатых стен притулилась продавленная койка в компании стола и стула. Перед плитой располагался столик поменьше. Вся эта «роскошь» была включена в арендную плату. Его собственные пожитки – одежда да пара-тройка предметов личного пользования – хранились в стоящей на полу коробке.

На его этаже были расположены четыре комнаты под сдачу. В каждой из них проживал один человек, и все жильцы были ему под стать: одинокие как перст.

Между собой они контактов тоже особенно не поддерживали. Он жил здесь дольше остальных. Другие приходили и уходили: лица, что он видел в коридоре или в кухне, постоянно менялись. Бывали среди них и поляки в поисках работы, и туристы… А может, и не туристы: ссоседями он едва ли когда перекидывался парой слов.

Из своей комнаты он раньше полудня и носа не казал: обедал, слушал последние известия по радио, потом одевался по сезону, выходил на улицу и неторопливым шагом направлялся в западную часть города. Заглядывал в супермаркет, чтобы купить еды на вечер, кофе и чистящие средства, без которых было совсем уж не обойтись: стех пор, как резко поднялась арендная плата, денег у него было в обрез. Иногда он спускался в порт поглазеть на причаливающие и уже пришвартованные суда. Добрую часть своей жизни он провел в море и скучал по тем временам.